ВДВ глазами медика. Часть 7: Записки младшего врача полка

Снова в полку

Самуил Маршак о врачах-десантниках написал в своих стихах: "В мире таких не бывало чудес, чтобы доктор на землю спускался с небес".

Вот и закончились дни отгула после командировки в Фергану. Снова выхожу на службу, к которой я так стремился во время учебы в академии. За время моего отсутствия работы накопилось непочатый край. Стационар больными забит. Истории болезней почти никем не велись. Вся документация запущена. Мои "любимые" некоторые подчиненные уже и не надеялись, что я еще вернусь. На утренней пятиминутке напоминаю, что расслабление за время моего вынужденного отсутствия закончилось. Прошу всех засучить рукава. Оказывается, в полку да и в дивизии в целом, в течении последних лет продолжается вялотекущая вспышка энтероколитов*, на которые все уже давно махнули рукой. И их во всех документах маскируют за невинными диагнозами типа ФРЖ (функциональное расстройство желудка).

А на амбулаторном приеме в среднем ежедневно находится не менее семидесяти бойцов. Всем им нужно оказать соответствующую помощь. Как я уже упоминал, каждого нужно записать в минимум трех документах. Очень многим требуется консультация, а зачастую и госпитализация в вышестоящие лечебные учреждения. В первую очередь, это наш дивизионный, так называемый, отдельный медицинский батальон, сокращенно ОМедБ. И во вторую очередь, гарнизонный госпиталь. В нашем медбате по штату нет инфекционного отделения, а в госпитале есть. И это отделение на 99% своей коечной мощности работает на нашу дивизию.

Наша пчелка-труженица Алевтина Михайловна исправно изо дня в день водит бойцов на консультации и госпитализацию, как в одно, так и в другое лечебное учреждение. Я прихожу теперь домой в десять вечера, это в лучшем случае, а зачастую и позже. Но вернувшись из очередного похода по вышестоящим лечебным учреждениям сержант Солдатенкова Алевтина, потупив взгляд, скромно мне передает, что врачи и, в первую очередь, командир медбата, возмущены таким большим наплывом больных из нашего полка. И требуют, чтобы я завтра лично прибыл в медицинский батальон вместе с теми солдатами, которых буду направлять на консультации и госпитализацию, так как они, якобы, усомнились в моей врачебной компетенции.

Утром, как специально, под заказ, набралось ни много, ни мало, а семнадцать десантников, страждущих поваляться на белых простынях медицинского батальона. Или хотя бы предстать перед ясные глаза "высокопоставленных" специалистов. Делать нечего. Оформляю на всех медицинские книжки, записываю их везде, где необходимо, и строем, в колонну по два сопровождаю к месту назначения. Это полтора километра от полка. На территории медбата я впервые. Тут же, во дворе сталкиваюсь с подполковником Новиковым, командиром батальона.

- Это что еще за такая огромная толпа? - громко возмущается он.
- Лейтенант, это ты их привел?
- Так точно, товарищ подполковник!
- Так это ты и есть тот самый лейтенант, что с девяносто девятого?
- Получается, тот самый, товарищ подполковник.
- Так, сколько ты их сюда притащил?
- Семнадцать.
- Семнадцать? - он демонстративно схватился за голову.
- Ну, имей в виду, лейтенант, если сейчас, после проверки, хоть одного из них найдут такого, который не нуждался в нашей помощи, с которым ты мог сам справиться, я тебя растерзаю! Прямо вот здесь! Ты меня понял!?

Такого свирепого медика, в своей жизни я еще и не встречал.
- Согласен, товарищ подполковник! - не менее громко, отвечаю я ему. - Но если таких не окажется, то вы лично в присутствии всех, кто нас сейчас нас слушает, принесете мне извинения.
- Ишь, чего выдумал! Да ты еще и борзеешь! Да я тебя сгною в том полку! Да ты из него никогда не вылезешь! Вон с моих глаз!

И тут же отдал распоряжение дежурному врачу по медбату проверить всех мною приведенных самым тщательным образом, и по завершении ему доложить.
- Я тебе, лейтенант, покажу, как ставить мне условия.
- Ну, ну, - выдавил я из себя, непомерно ожесточаясь от такого необоснованного наезда. И про себя пожелал ему "долгих" лет жизни. То есть в сердцах я пробормотал себе под нос: "Чтоб ты до утра сдох, подполковник!"

Немедленно были задействованы все специалисты батальона по своим профилям. А это хирурги и терапевты, лор врачи и окулисты, дерматологи и невропатологи. При всем желании с их стороны угодить своему комбату, они вынуждены были доложить, что все семнадцать действительно нуждаются или в стационарном лечении в самом батальоне или же в их консультации.

Естественно, никто и не думал извиняться передо мною. Увожу остатки обратно в полк. Выбрасываю все глупые мысли об отношении ко мне командиров и начальников разного уровня из головы и продолжаю работать. На следующий день утром узнаю печальную новость. Командир медицинского батальона подполковник Е. Новиков, скоропостижно скончался. Удивительным образом мое пожелание ему сбылось. Пьяным он уснул возле печки, и отравился угарным газом. Мысленно я простил ему вчерашнее и пожелал земли пухом.
Зима в том году пришла точно по расписанию. Первого декабря ударили морозы под двадцать пять градусов, а через пару дней снега выпало около метра высотой. Для местных южан это было истинное бедствие. Моя саманная халупа изнутри покрылась инеем. Вода в ведре замерзала слоем в пять сантиметров. Из-под одеяла было страшно выползать. В полку я тут же кинулся узнавать, как быть мне с отоплением. К исходу дня пообещали завезти дрова и уголь. И точно, когда я вечером приполз домой, во дворе уже лежала машина дров и машина угля.

Пришлось хорошенько повозиться, чтобы в тот вечер натопить печку. К утру все сгорело и остыло. Вода в ведре, стоящем возле самой печки, снова замерзла. Прошу утром хозяйку квартиры, чтобы нашла, кого-нибудь с бензопилой, чтобы порезать бревна. Спасибо ей, нашла. 
К моему приходу на обед дрова, толстые бревна акации, были попилены. Стоило это двадцать пять рублей. Из моей лейтенантской получки в двести сорок рублей. Десятку ежемесячно надо было отдать на поддержание штанов "горячо любимой" партии, в качестве взносов. Прихожу в десять вечера и приступаю рубить дрова. Стараюсь заготовить столько, чтобы жена завтра могла топить с утра, а я продолжил вечером. Уголь тоже смерзается, и его нужно наковырять каждый раз ломом, чтобы набрать ведро.

Теперь каждый день все свободные минуты я занят творческим и полезным делом. Режу, рублю, долблю, заготавливаю топливо. До конца зимы, а она закончилась снова же по календарю двадцать восьмого февраля, сошел последний снег. Мне завозли еще одну машину дров. Хозяева были в тихом восторге, потому что кроме квартплаты, в двадцать пять рублей, я их еще и отапливал бесплатно. Печка-грубка - только передней панелью выходила в мое помещение, а всей остальной частью отдавала тепло хозяевам.

А где-то в конце декабря, старуха хозяйка пришла к нам в гости, и напомнила, что мы ей еще не уплатили за август месяц. Напрасно я, ее сын и сноха пытались доказать ей, что в августе нас еще не было здесь, что я еще даже не знал в то время, где этот Болград находится. Лет через семь, когда я бывал у нее в гостях, она угощала меня вином, и все извинялась за свой маразм. А тогда упорно доставала постоянными напоминаниями о долге, но это все мелочи жизни. Эх, хорошо в стране советской жить!

Ежедневные построения в восемь утра возле штаба полка за время моих путешествий, увы, никто не отменил. С них-то и начинается настоящая жизнь в полку. Для некоторых в этих построениях и заключается вся служба. После них они прячутся по своим раковинам-кабинетам и борются с голодом до обеда. Пьют чаи и кофе, если есть за что, пьют что-нибудь и покрепче, потому что дома позавтракать такие военные не успевают. Кое-кто из офицеров даже умыться толком и причесаться не находит времени. Они, видите-ли, "совы" по биоритму. После обеда, соответственно, такие страдальцы борются со сном. И поэтому у них всю жизнь борьба.

То ли дело мне, "жаворонку". При всей своей загруженности ложусь максимум в одиннадцать вечера. Подъем в пять, а если надо, то и в любое время ночи. Нужно с утра протопить грубку, чтобы хозяева на холод не жаловались. Привести себя в порядок. Пробежаться по нечищеным тротуарам три километра или проползти по сугробам, если за ночь перемело, и в семь утра быть на работе, чтобы до утреннего развода полностью владеть обстановкой в стационаре и амбулатории.

Весь военный народ выстраивается под стенкой штаба в две шеренги. Офицеры и прапорщики МПП, получается, примерно, посредине строя. Я стою в первой шеренге. Шапка-ушанка, шинель, хромовые сапоги. Полчаса, плюс-минус десять минут, столько времени длится сие мероприятие, можно выдержать. Даже ноги не успевают замерзнуть совсем. Сначала начальник штаба проводит проверку наличия в строю. За тех, кто опоздал, или вообще игнорирует эти построения, ежедневно получают взбучку и выслушивают массу упреков-матерков и угроз от командира, те которые присутствуют. Поэтому те, что упорно игнорируют топтание на морозе или под палящими лучами солнца, берегут нервы, живут спокойно и благоденствуют. За них отдуваются все остальные, кто в строю присутствует. Так было всегда и так есть.
 
Я уже почти весь личный состав офицеров и прапорщиков знаю в лицо. Они меня тем более. О некоторых даже кое-что и больше знаю. Доброжелателей всегда с избытком, которые покажут и расскажут кто есть кто. Кто с кем дружит, и кто- кого ненавидит. Кто является любимчиком у командира, кто его холуи и подхалимы. Кто с какой женщиной в полку спит, а кто еще только пытается у этой мадамы добиться расположения.

Вот позади меня почему-то пристроился и стоит каждый день прапорщик начальник склада ГСМ, другого места не нашел, гад такой. Он числится у командира полка "другом" и собутыльником. У него даже фамилия соответствующая - Гниджилов. Родом из племени местных гагаузов, а у них такие фамилии не редкость. Мне уже неоднократно доложили, что он безбожно ворует и продает налево эти самые горюче-смазочные материалы. И хотя они в то благословенное время еще стоили копейки, тем не менее, видимо, навар имеется. Я не буду здесь раскрывать секрет, с кем он тем наваром делится.

Так вот стоит этот паразит за моей "широкой" спиной и дышит перегаром с чесноком и прочей дрянью. Перед нами, прямо напротив меня, ежедневно стоит одна и та же тройка "богатырей". Посредине командир, он да, на богатыря тянет. А по бокам от него - начальник штаба и замполит. Ну, эти слабоваты по фигурам, но все вместе как раз тянут на Муромца, Добрыню и Поповича. После переклички начальник штаба своим гнусавым, как у диакона голоском, начинает зачитывать приказы, которые накопились к этому утру. Мы все поневоле, вынуждены их более-менее внимательно выслушивать.

Командир полка, стоя рядом с ним, откровенно мучается, потому что всю эту макулатуру он изучил еще в шесть утра, на каждой бамажке наложил уже свою резолюцию. И ему неинтересно слышать всю белиберду повторно, ему еще и противно ее слушать в озвучивании этим Карповым. И он своего страдания откровенно и не скрывает перед строем, демонстрируя мимикой лица, косыми взглядами в сторону своего зама по штабной работе и нетерпеливым топтанием на месте.

Впереди командир полка п/п-к О. Бабич

Я тоже не выдерживаю вони, которая беспрерывно вьется вокруг моих ноздрей. Поворачиваю голову назад, и вложив всю силу ненависти в голос и свои глаза, говорю:
- Ты, ворюга-прапорюга, какого хрена пристроился за моей спиной?

Круглые моргала у Гниджилова от моего напора округлились до размера блюдец, а я продолжаю, - Ты, пьяное рыло, отодвинься хоть на полметра от меня назад, а впредь, чтобы вообще я тебя не видел возле себя.

Прапор охерел от такого неожиданного, и главное, непривычного для него наезда. У рядом стоящих, тоже челюсти отвисли от удивления:

"Как же, какой-то лейтенант, всего лишь младший врач полка, по сути расходный материал, и так борзо наехал на самого Леню Гниджилова, любимчика командира. Хи-хи, крантец этому лейтенанту. Нужно будет проследить за дальнейшим развитием событий," - подумали стоящие слева и справа от меня майоры с капитанами. Это они попозже так мне сами говорили. Прапорюга, тем не менее, отодвинулся на шаг от меня, на всякий случай.

В это время командир, не вытерпев блеяния начштаба, насильно вырывает у него из рук пачку бумаг и, мельком заглянув в содержание первой страницы, начинает передавать его длинное содержание кратко, своими словами.
- Значит так, внимание всем! - от его громоподобного голоса весь строй встрепенулся. - Суть следующего приказа такова: - Одиннадцать часов вечера, действие происходит в одном из полков вооруженных сил СССР. Сидят в дежурке, примерно, как у нас, капитан, дежурный по части, и старлей, его помощник. Помощник с ехидцей, нашептывает дежурному на ухо: - Слышь, Петрович, а ты в курсе, что в этот момент, когда ты уже мечтаешь растянуться на кушетке и отдаться в лапы Морфея, твою Танюшку, на всю катушку любит майор Петрыгин?
- Да ты что!?, этого не может быть!
- А ты сбегай домой, проверь…

Капитан рысью срывается с места, бросив на ходу, - Побудь за меня!

И прибегает домой. А там точно все, так как шептал ему на ухо помдеж. Не долго думая, капитан выдергивает из кобуры пистолет….
Наш строй замер от напряжения в ожидании развязки.
- И тогда, рогоносец отстрелял на отлично упражнение, - командир полка делает секундную паузу и продолжает с вдохновением, - упражнение "бегущая бл..дь!"

Наши шеренги аж, пошатнулись от громогласного ржания. А командир уже более спокойным тоном завершил доведение этого приказа.
- Значит так - теперь она лежит в гробу, вот так, а муженек сидит в каталажке, вот так. При этом подполковник на себе демонстрирует, как лежит та жена и как сидит ейный, бывший муж.

В полку все при этом прекрасно знают, что у самого командира жена уже третья по счету, официально. Последнюю, в отличии от прежних болгарок и гагаузок, он нашел себе в самой Москве, когда проходил учебу в академии имени Фрунзе. Москвичка была под стать ему ростом, личиком и голосочком. И при этом, видимо, считала, что она у муженька единственная и неповторимая. Но знающий народ предполагал, что это далеко не так. Замполит с начальником штаба старались тоже ни в чем не уступать своему "папику".

У меня за спиной тихонько хлопает форточка, это дежурная телефонистка ее приоткрыла, несмотря на сильнейший мороз, чтобы послушать, а от чего так громко ржут товарищи офицеры. Командир никогда не обращает внимания на присутствие в том или ином месте полковых женщин. Как служащих, так и тем более военнослужащих. Они ведь знали, куда шли служить и работать. Его наоборот подзадоривает их полускрытое присутствие.

Остальные, менее значимые приказы, тоже по-быстрому прокомментированы командиром. НШ стоит сбоку с обиженной рожей. Как будто у него пустышку высмыкнули изо рта.
- Слово предоставляется майору Зубову, - как ведущий этой сцены, объявляет комполка.
- Товарищи офицеры! - пытается тоже громко произносить фразы замполит, но у него так, как у Бабича не получается, поэтому он еще только больше выпячивает круглые глаза, и как Бисмарк, топорщит загнутые вверх кончики усов.
- Я хочу остановиться, товарищи офицеры, на том моменте нашей жизни, что не смотря на призывы нашей партии, многие из вас, а можно сказать, что кроме командира и меня, до сих пор не перестроились! Погрязли в пьянстве и блуде. После этого он начинает перечислять фамилии главных полковых пьяниц и блудников.

- Стой, стой, Николай Васильевич, - прерывает его командир, - это который, это вон тот наш усатый Василенко!? Это он, что ли, не просыхает!? Так он же не только пьянствует, он же и всю службу в батарее завалил! И вообще, товарищи офицеры, я вам хочу сказать, - при этом Бабич смотрит в упор на меня, потому что я стою прямо напротив него, - Я когда вижу усатую морду, так сразу же представляю, что это пьяница, вор и бездельник!

У замполита от таких слов чуть усы не отклеились. Он с таким невинным выражением лица посмотрел на своего предводителя, что тот, хотя и стоял к нему в профиль, тем не менее, почувствовав этот прожигающий взгляд, повернул голову к нему, и на выдохе произнес, - Тебя, Николай, это не касается. Николай радостно улыбнулся в ответ. Я тут же подумал:" А не пора ли мне расстаться со своими щегольскими усиками? Ну, и ли хотя бы на время, пока я здесь служу."

Замполит еще что-то там промямлил, что пора уже всем перестроиться и прекратить поганить славное имя передовой части в ВДВ.
Внезапно звучит команда от командира. - По-о-лк! Смирно! Равнение напра-во! Обычно такие громогласные команды подаются при появлении кого-либо из вышестоящих приезжих командиров и начальников. В данном случае все было далеко не так.
- Синок, на месте, стой!
Именно так, нежно, через мягкое "И", произносит слово сынок, командир.
И на нашем правом фланге замирает на месте, в позе "зю" боец. Он случайно вынырнул из-за угла штаба, направляясь, куда-то по своим, никому неведомым делам, несмотря на то, что для солдата-то и идти здесь некуда. Дальше только плац, да КПП. 
Строй замер по стойке смирно и все внимательно смотрят вправо на солдата. Он длинный, чуть ли не два метра ростом. Полусогнутый, в летнем, совершенно засаленном ХБ. На руках у него приспущенные трехпалые рукавицы, от чего руки опущены, как у орангутанга ниже колен. Из ноздрей свисают сопли. Уши шапки-ушанки завязаны на затылке, по лыжному. На ногах рваные, скрученные в гармошку яловые сапоги. Обычно в такой форме находится личный состав в наряде по столовой.

- Товарищи офицеры, обратите внимание на этого бойца! Ведь именно так выглядит наша пресловутая советская угроза, о которой мы денно и нощно слышим голоса наших врагов. Вот именно такой, замызганный, полураздетый и полуголодный солдат Советской Армии нагоняет ужас на все НАТО. - Чей это боец? - уже более строгим голосом спрашивает командир. Тишина

- Повторяю, чей этот несчастный солдат в таком затрапезном виде?!
- Ммой… - мычит командир одной из рот.
- После построения подойдешь ко мне. Я тебе расскажу, как Родину любить, - И добавил трехэтажным матом. - Синок, в роту бегом, марш!

Солдат развернулся, и скрылся из виду.
На этом построение завершилось. В таком, или примерно в таком духе и темпе, оно проводится ежедневно.

В ежедневной суете незаметно подкрался Новый 1987 год. В нашем коллективчике тоже намечается попойка. С носа собирают по десять рублей. От меня не спрятаться, не скрыться, поэтому Пизанкина, как ни в чем не бывало, подходит ко мне по среди коридора и задает вопрос в лоб:
- Доктор, Вы на Новый год с нами или как?

 Может с надеждой, что я откажусь и не буду портить им настроение, но я не собираюсь отрываться от компании, и подтверждаю, что буду обязательно.
- Ну тогда сдайте Наталии Пискуновой деньги. Она у нас кассир, - с ехидной ухмылочкой произносит бойцыца. Так по болгарски звучит женщина-военная.

На второй день по официальному окончанию рабочего дня в холле нам втором этаже был накрыт стол. Больных по максимуму выписали в подразделения. Тех, что остались, сосредоточили в дальней палате. Личный состав медпункта в своей казарме под руководством периодически отлучающегося Розова готовится к своей, солдатской встрече даты. Садимся за стол. Вроде как, кто где попало, но почему-то рядом со мной оказывается лаборантка Алла Кругликова.

Основной местный напиток, это сухое красное вино марки "Кабэрнэ". Местные пьют его с детства и до самой смерти, вместо воды. Оно считается полезным по всем статьям, а в первую очередь, как жажду утоляющее и не пьянкое. Самый "бедный" местный хозяин это тот, кто по лени чрезвычайной, заготавливает его не более пятисот литров в сезон. У хороших и отличных местных кулаков, вина минимум от полторы до трех тонн разных сортов. Кабэрнэ относительно дешевое, и выпить можно много. Кроме него пользуются спросом и сладкие вина местных винзаводов, то есть крепленые. Например, такой популярный сорт, как "Солнце в бокале". Я поначалу совсем не разбирался, и пробовал пить то, которое вкуснее, а сладкие очень вкусные. Но, как потом оказалось, пьются они очень легко, а похмелье ужасное.

В общем, на нашем столе было всего в достатке. И сухие и крепленые, и водка для желающих, а закусок тоже предостаточно. Произнес тост начмед и все дружно за него выпили. По старшинству говорили друг за другом, лед отчуждения между мною и коллективом быстро таял, но никто не терял бдительности. Спектакль был заранее разработан, я это быстро раскусил. Когда я удалился в свой кабинет на перекур, вслед за мной, якобы, за компанию покурить, потянулась и лаборантка. Слово за словом, я и сам не заметил, как она оказалась у меня на руках. И ручонку на шею мне закинула и лепетала что-то невнятное, и как-то скукожилась, и в глаза мне посмотреть боялась. В кабинет без стука заглянула Пизанкина.

- О, заходите, заходите, Ульяна Николаевна! Ничего у вашей подсадной утки не получается. Она комплексует. Ну, не в её я вкусе, понимаете. Надо было кого-то еще поразвратнее подискать.
- Фи, тоже мне Ален Делон, нашелся, - прошипела она и хлопнула дверью. Лаборантку Аллочку, как ветром сдуло. Операция по моему охмурению провалилась. Шулякова с Пизанкиной пытались хоть на чем-нибудь меня подловить, чтобы приручить, сделать своим, что-ли. Я даже вынужден был перед зеркалом поискать на своем отражении, хоть какие- нибудь следы сходства с французским актером. Не нашел, но моим мадамам, конечно, виднее. Новый год был встречен на следующий день в домашнем кругу.

Январь, февраль - работы навалом. Масса простудных заболеваний. Моя задача -не прозевать у кого-нибудь из солдат пневмонию, а для этого всех простудных нужно слушать, слушать и слышать, то есть выслушивать фонендоскопом. Аускультировать, чтобы вам было более понятно.. )) Благо, я себе еще в Ленинграде приобрел качественный японский аппарат. По блату.

В коллективе вроде все утряслось. Все работают на своих местах, не покладая рук. Майор Вяткин приглашает меня в кабинет и сообщает приятную новость. Командованием полка якобы уже оценена моя плодотворная служба-работа, и мне вне очереди подыскали квартиру. Правда, пока однокомнатная, но это, мол, дело наживное. Придет время и расширят. На следующий день мне даже ключи от нее вручили в домоуправлении.

Я сходил, посмотрел это жилье. Первый этаж, маленькая комнатка. Меньше по площади даже, чем у меня была в Ленинградской общаге, но со своей кухонькой и санузлом. Правда, еще нужно делать серьезный ремонт. Так что не скоро удастся заселиться, но деваться некуда, в любую свободную минуту засучиваю рукава и самостоятельно крашу, белю, клею обои. Отличная у меня служба на первом году. Ни одной свободной минуты. Там режу и рублю дрова, нужно круглосуточно топить, чтобы не околеть к утру в один прекрасный день. Служба с пяти утра, и до десяти-одиннадцати вечера. Строевые офицеры при этом абсолютно уверены, что у медиков не служба, а сплошной шоколад.

Жена нашла себе самостоятельно, еще осенью работу недалеко от дома. Работает медсестрой в местном военкомате. Да и дочери до школы недалеко, от того же военкомата, так что они крутятся почти рядом. И у меня нет проблем с питанием и другими семейными благами.
Через стенку с моей новой квартирой, но в соседнем подъезде живет коллега, Серега Давыдов.

Поэтому, когда я как-то в очередной раз иду вечером заниматься ремонтом, он с Мишей Мазминовым набиваются ко мне в гости. Я сетую на то, что у меня там даже стола еще нет.

- А мы люди не гордые, мы и на полу посидим. Газета, чтобы подмостить найдется?
- А у меня там есть рулоны обоев.
- Ну вот и прекрасно, - они тащат с собой пятилитровую канистру все того же "кабэрнэ". На улице темень, хоть глаз выколи. Мороз, снега выше колен, хуже даже, чем на хуторе близ Диканьки. И луну черт уволок. Заходим, здесь у меня тоже полумрак. Только одна, единственная лампочка в комнате под потолком. В ванной и на кухне света еще вообще нет.
 
Расстелили рулон обоев. Нарезали хлеб и колбасу. Кружка одна на всех. Были такие широкие, но низкие, эмалированные, граммов на триста. Мне наливают первому. Делаю глоток, и тут же бегу в ванную, хорошо, что не проглотил.
- Что это такое? 
- У, какой ты у нас балованный, - ухмыляется Давыдов. - Подумаешь, нормальное Табакское вино, с примесью куриного помета и жженой резины. Для крепости болгары добавляют. Мы уже давно к нему адаптировались и ты со временем привыкнешь.
- Ну уж нет, пейте вы сами эту гадость. Если у меня появится желание усугубить, то полагаю, что найду денег и на что- нибудь поприличнее.

Местное вино

Парни надули губы на меня, но и не очень, чтобы сильно. Типа, ну и ладно, нам больше достанется. Сидим на полу, баланду травим. Они периодически себе наливают и, закрыв носы, давясь, глотают отраву. Когда они уже немного отогрелись, к полумраку адаптировались, Давыдов меня и спрашивает:
- А ты знаешь вообще как этот дом, где тебе дали эту халупу называется?
- Да откуда же я могу знать, - отвечаю.
- Этот дом стройбатовцы по-быстрому слепили, с такими вот маленькими клетками-комнатушками, специально для афганцев. Он так между нами и называется, дом афганцев. Дело в том, что по закону, семейного офицера нельзя отправить в Афганистан, если он безквартирный. Так что делай выводы сам, почему тебе так относительно быстро вручили ключи от этой скворешни. И надеюсь, ты сам догадаешься, кто этому активно способствовал в нашем коллективе?

- Ну спасибо, Серега, открыл ты мне глаза. То есть мои врагини так и не угомонились. Продолжают копать во всех направлениях, чтобы избавиться от меня любым способом, - прикинул я информацию в своих размышлениях. В ВДВ по отношению к Афганистану был такой негласный закон: "Сам не просись, но если предложат, не отказывайся". Лично я так и старался поступать. 
Стук в дверь.
- Да, открыто!

Заходит мужчина, чуть старше меня, в гражданке, по зимнему.
- Здорово мужики! Можно к вам? Смотрю, свет в окне, думаю, дай загляну на огонек.
Я его лично что-то не припоминаю, но мои коллеги радушно предлагают ему располагаться. Друзья моих друзей, мои друзья. Беру у него из рук шапку, куртку и шарф. Пристраиваю их на подоконнике. Знакомимся.
- Капитан от артиллерии, Александр Воробьев.

Я, соответственно, тоже представляюсь. 
- Док, да ты можешь и не представляться. Кто же в полку еще не знает своего главного лекаря? Я с ухмылкой, смотрю на гостя и молчу. Коллеги мгновенно наливают ему полную кружку. Гость преспокойно ее выпивает.

- Ах харош, табакский шмурдячок, - говорит он, и с удовольствием закусывает. Пока офицеры резвятся, я продолжаю клеить обои.

После третьей кружки, нашего гостя стошнило, слабоват все-таки оказался артиллерист против качественной гагаузско-болгарской отравы. И он, не успев добежать до унитаза, вырвал на пол. Правда, несмотря на наличие половой тряпки, стыд и совесть у него еще были пропиты не до конца. Своим модным и качественным шарфом он убрал за собой. После наглядного отказа "здорового" организма, у остальных тоже охота пропала продолжать "застолье", и народ потянулся на выход. Остатки "вина" вылили в раковину и смыли. Пошел домой и я.

"ФОТОГРАФ" в работе (массовое увольнение алкоголиков)

На утреннем построении было доведено, что сегодня в шестнадцать часов командир дивизии собирает всех офицеров и прапорщиков в Доме офицеров. Мое дело маленькое. Приказано всем, значит и мне в том числе. Прибываем, места занимаем, согласно ранее "закупленным" полком, и ожидаем. Звучит привычная команда:
- Товарищи офицеры!

Все отрывают свои пятые точки и вытягиваются в струнку. В зале полумрак, видимо, специально. Начпо у нас еще тот фигляр и режиссер. Любит нагнетать обстановку. По залу уже прошелестела информация, что "Фотограф" будет снимать очередную массовку. Мне еще не приходилось присутствовать на подобных мероприятиях, поэтому, я как неофит, в любопытном ожидании. В зал на трибуну, в президиум выходит вся верхушка командного состава дивизии. Они в отличии от нас, полкового быдла, все такие солидные, откормленные, лоснящиеся. В повседневной форме и в туфлях. Мы ходим в ПШ, зачуханные, почти все, как лоза, тонкие, звонкие, прозрачные, и не вылезаем из сапог. Господа с толстыми, кожаными для солидности папками, занимают места за столами в президиуме, на подиуме.

Наконец из уст комдива милостиво звучит дубль команды:
- Товарищи офицеры!

Командир дивизии п-к А. Чиндаров. Правее командир полка п/п-к О. Бабич

В такие моменты, даже присутствующие в зале прапорщики, ощущают себя офицерами. По этой команде нам разрешается присесть.
За трибуну, находящуюся на левом от меня фланге сцены, выходит на своих стройных ножках полковник Чиндаров.
- Товарищи офицеры и прапорщики, я не собираюсь сегодня надолго отрывать вас от службы, но вынужден был в очередной раз собрать здесь, чтобы продолжить начатое мною дело по очистке наших рядов от людей, попавших в нашу доблестную дивизию по ошибке. Они случайно заняли чужие места и должны их освободить…

В зале наступила мертвая тишина. Только пока я, и мне подобные были уверены, и то не на сто процентов, что сегодняшнее мероприятие нас не касается. Минут пять еще звучала речь полковника в том же духе.

Затем ему на смену за трибуну вышел начпо, тоже полковник.
- Товарищи офицеры! В то время как наша родная партия и правительство неустанно трудятся ради нашего общего блага, среди нас все еще остаются те, которые порочат свое звание и должность, но мы, в первую очередь, командир дивизии и я, как его заместитель по политической работе, не собираемся ни на минуту останавливать обороты революционной гильотины! Мы и дальше будем очищать наши ряды… И вы сегодня попрощаетесь с группой своих бывших товарищей…
И в таком духе он говорил еще минут десять.

- Слово для зачитки приказа командира дивизии предоставляется начальнику отдела кадров дивизии полковнику Левчуку, - как ведущий спектакля, огласил комдив. 
Из-за трибуны, пружинистой походкой, фигурой похожий на Геринга в чуть уменьшенной копии, вышел кадровик. Он называл фамилию и звание, после чего на сцену, как на голгофу, поднимался очередной приговоренный. Всего в шеренгу по одному выстроилось семнадцать человек. В разных званиях и должностях. Находились все в таких жалких позах, как будто им сейчас будут накидывать веревки на шеи.

- Товарищи офицеры, посмотрите на этих пьяниц и алкоголиков. Вы видите их в форме на этой сцене в последний раз. Жены многих из них днями валялись у меня в ногах. Просили пощады, пожалеть их детей и тому подобное, но терпению моему пришел конец. Они не жалели в течении многих лет никого, в том числе и своих родных. Для них роднее всех был стакан с табакским кабэрнэ. Я все верно говорю!? Не слышу! Я к вам обращаюсь!
- Так точно,- чуть громче прозвучал ответ приговоренных.
- Все. Я вас СНИМАЮ, со всех ваших должностей, прозвучало традиционно любимое слово дивизионного "Фотографа". Вы свободны! Нале-во! Из армии Советской, в армию безработных, шагом марш!

Шеренга вяло повернулась налево, и на подгибающихся от стресса ногах потопала со сцены. Мне было тоже не по себе.
-Товарищи офицеры! - уже для нас прозвучала команда в очередной раз. Это означало, что нужно снова встать.
- Все свободны, по рабочим местам, - это уже будничным голосом скомандовал начальник штаба дивизии. Впечатление лично для меня было сильным, но никого из уволенных, я лично не знал. А потому, для меня это была всего пока лишь статистика. Потом, на протяжении многих лет, я наблюдал за теми алкоголиками, которые ушли в глубокое подполье и выжили, несмотря на продолжение работы по их выявлению и увольнению.