22.04.2020

ВДВ глазами медика. Часть 7: Записки младшего врача полка

Прыжки

Следующим утром, как обычно, стоим под стенкой штаба. Все то же доведение всем осточертевших приказов. Затем заместители командира полка доводят свои планы на сегодня. Кто-то спланировал вождение авто- и бронетехники, другой для остальных, незадействованных подразделений, понаписал планов на проведение стрельб в дивизионном учебном центре. Третий, зампотылу, например, требует выделить ему личный состав для работы на складах, потому что нужно срочно перебирать все корнеплоды. Народ без дела в полку не сидит никогда. 
Кстати, все мероприятия вне пределов части обязательно сопровождает медицинская служба. Это называется медицинским обеспечением.

Но вот слово берет начальник воздушно-десантной службы полка. Все командиры и начальники мгновенно напряглись, потому что этот начальник не часто выступает со своими планами, но если делает объявление он, то все другие планы мгновенно отменяются.
- Товарищи офицеры, - говорит он, - синоптики дают погоду. Сегодня будем совершать ночные прыжки с ИЛ-76. Сейчас весь полк приступает к укладке и переукладке парашютов.

- Все слышали? - переспрашивает командир полка. - Значит так, если "пернатые" говорят, что будем прыгать, значит будем. И все ранее спланированные мероприятия отменяются. Весь личный состав сегодня занимается под руководством офицеров воздушно-десантной службы.

Пернатыми в дивизии в шутку называют всех, кто работает в ВДС.
Я еще в полку своего купола не имею. Надо получить, оформить его на себя и сегодня в составе всего личного состава медпункта уложить, поэтому всю работу по приему и лечению больных приходится перекладывать на плечи дежурных по медпункту, то есть на фельдшеров и медсестер, соответственно, и качество этого лечебного процесса. Такова пресловутая специфика службы в ВДВ.

Укладка парашютов на плацу

Получаю на себя парашют и до обеда, на морозе с ветерком, под руководством все тех же офицеров ВДС-ников укладываю его. После обеда весь личный состав полка идет спать, но только не младший врач. Никто для него амбулаторный прием не отменял. Последнего больного принял и оформил в двадцать два тридцать. Здесь же, закрывшись в своем кабинете, прикорнул на часок. Без пятнадцати двадцать четыре, дневальный по моей просьбе меня будит. В двадцать четыре часа ночи командир строит полк на плацу.

Плац освещен тусклым светом фонарей, которые стоят по его периметру. Каждое подразделение занимает свое, давно определенное место. В составе коробок происходит проверка наличия личного состава. Доклад командиру о количестве и об отсутствующих по тем-то и тем причинам. Краткий инструктаж о предстоящем передвижении в пешем порядке на аэродром. Звучит команда для всего полка:
- На-ле-е-во! Шагом марш!

Мое мелкое счастье в том, что я не иду пешком этих десять километров. Личный состав медпункта в количестве восьми человек погружается в санитарный автомобиль. Обгоняя колонны, с левой стороны, приезжаем на аэродром. Здесь я еще не был.

УАЗ-469 - консервная банка, которая от холода не спасает, тем более, что Розов уезжает на ней на ПП, то есть на площадку приземления. Сегодня он по ней дежурный врач. Там основное приложение медицинской службы, потому что при приземлении всякое бывает. Приходится выходить и двигаться, двигаться, чтобы не окоченеть, хотя весь личный состав полка одет по сезону. А это специальные ватные, с огромными меховыми воротниками куртки, такие же ватные брюки, фетровые сапоги, шапки-ушанки, меховые варежки и свое индивидуальное теплое белье, но через час мороз все равно проникает до костей. Прибывшие колонны солдат тут же разбредаются по лесополосам, собирают хворост и жгут костры.

Я тоже занимаю место возле ближайшего из них. Бойцы тут же начинают разогревать банки с тушенкой из сухпайка. Народ резвится, кто и как может. На местном плацу замполиты устанавливают киноаппаратуру и начинают с проекцией на экран крутить мультики, типа "Ну погоди!". Они давно уже всем осточертели, но делать нечего, смотрят. И даже иногда кто-нибудь хихикает. С горем пополам дотянули до рассвета. Начинается работа.

Снова построения на проверку готовности парашютов к совершению прыжка. Прежде, чем занять место в самолете, нужно пройти несколько этапов таких проверок. Малейшее замечание и парашютист на сегодня отстраняется от счастливого полета. Здесь должен заниматься своим делом и дежурный по "старту" врач (фельдшер). Он должен в сотый раз опросить каждого, при необходимости и осмотреть на предмет состояния здоровья. Сегодня таким дежурным должен быть старший лейтенант медицинской службы Мазминов, но его нет. Он по давно им заведенной привычке всегда и везде опаздывает, как всегда потом оправдывается:
- Я же холостяк, некому разбудить...

Вернее не такой уж он и холостяк, просто жена-москвичка от него сбежала. Вот он и ведет совершенно свободный образ жизни.

ВДС-ники быстро вычисляют меня, и приказывают до его прибытия подежурить на площадке. С большой неохотой, боясь пролететь с прыжком, я соглашаюсь. И мне на левую руку напяливают белую повязку с надписью "Дежурный врач". Хожу вдоль шеренг и опрашиваю. Жалоб никто не предъявляет. Все больные находятся в лечебных учреждениях. Все-таки основная масса солдат ВДВ, это, действительно, физически здоровый контингент. В одной из шеренг я давно заметил солдата с с небрежно выпирающей ватно-марлевой повязкой на шее.
- Что у него?-  спросил у своего медпунктовского сержанта-фельдшера срочной службы, который постоянно по моему приказу сопровождает меня в этой работе.
- Так у него там был фурункул на шее, но уже проходит, ничего страшного.

Я и поверил, но вот в очередной раз, проходя вдоль строя, в котором он стоял, я все таки спросил его:
- Что это?
- Фурункул был на затылке, но уже прошел.
- А ну- ка покажи.
Солдат длинный, минимум метр восемьдесят. Нагибает голову. Я отклоняю повязку на затылке. Там, действительно, ничего нет. Кроме депигментированного пятнышка, размером с однокопеечную монету.
- Не понял, а зачем ты тогда такую толстую повязку напялил?

Солдат мычит что-то невнятное и прячет глаза. Возле меня мгновенно нарисовалась целая группа офицеров ВДС, и командирчиков разного уровня.
- Доктор, что там у него такого? - проявляют они нездоровый интерес к казалось бы, рядовому случаю. (Намного позже приходит понимание, что заинтересованные были в курсе дела).
- А вот это мы сейчас посмотрим, что там у него.- отвечаю я все еще не придавая особого значения своим рефлекторно-автоматическим действиям. Снимаю бинт и вату, а под ними узкая наклейка из лейкопластыря.
- Что там ?- спрашиваю у совсем опешившего бойца.
- Царапину заклеили, - невнятно мычит он. Снимаю и эту наклейку. Под ней, действительно, ссадина, с запекшейся кровью длиною до десяти сантиметров и шириною полтора-два сантиметра, а по краям от нее четкий отпечаток парашютной стропы. В судебной медицине, которую я еще совсем недавно немножко изучал, это называется странгуляционная борозда. Видимо, своей мимикой я выдал какую-то реакцию, потому что окружающие офицеры и прапорщики еще больше сдвинулись в кольцо вокруг меня.
- Что, это, доктор? - звучали приглушенные вопросы с разных сторон.
- Очень похоже на след от петли, - отвечаю я. И обращаюсь к бойцу: - Было?
- Да, - полушепотом произносит он.
- Когда?
- Вчера.
- А ну- ка, дайте пройти.

Кольцо расступается. Здесь пока что я за главного. И отвожу солдата в сторонку.
- Рассказывай.
- Были проблемы в роте. Вот я и хотел повеситься, но меня вовремя сняли из петли.
Меня снова окружили те же страдальцы. Теперь они уже переживали всерьез, в основном, за себя. За суицид в подразделении по головке ведь никого не погладят.
- Так что нам с ним делать ? - с затаенным страхом вопрошают командиры и начальнички. В этот момент я вижу, что с подъехавшего грузовика выскакивает тот, кто должен сегодня здесь дежурить. Доктор Мазминов. Я машу ему рукой и он направляется в мою сторону.
- Значит так, кто его командир!?
- Я командир роты. - отвечает какой-то плюгавенький капитан с кудряшками из- под шапки и каплей "пота" на конце средних размеров шнобеля.
- Ваша фамилия?
- Мартенс.
- Солдата от прыжков немедленно отстранить и отвезти в медицинский батальон на консультацию к психоневрологу. Понятно?
- Так точно,- пропищал капитан.
- Что случилось? - теперь уже меня спрашивает Мазминов. А в это время звучит команда идти на погрузку в самолеты. Я в двух словах ввожу Мишу в курс дела. И особо прошу проследить, чтобы боец не попал в самолет. А сам убегаю к своему парашюту, стоящему одиноко в сторонке. Натягиваю его на себя и последнее, что успеваю заметить краем глаза то, что с суицидника офицеры силой стягивают парашют.

Успел, занял место и расслабился в огромном салоне ИЛ-76. Очередная специфика, летчики нам не подотчетные, они раньше девяти утра не взлетают. Пока пройдут допуск к полетам, пока попьют очередной кофе, у них свои заморочки... И почему такие прыжки называются ночными?))

До того, как в девять утра зайти в салон Ила, нужно выйти из казарм в двенадцать ночи. Это такая десантная дурка с ефрейторским зазором. Нужно выморить народ так, чтобы прыжку он радовался, как избавлению. И это будет еще великое счастье, если прыжок состоится в тот же день, когда мы прибыли на аэродром. Чаще всего погода резко меняется и мероприятие отбивают с переносом на следующий день. Бывает, что и неделями, день за днем мы топчемся, не зависимо от погоды, здесь на аэродроме. И бывает, что в конце концов, прыгнем. Мы за это время успеваем сотню раз проклясть ВДВ, себя, летчиков, ВДС-ников и погоду.

Погрузка в ИЛ-76 на прыжок

Для чего они нам вообще нужны, эти прыжки? Лично мне, они и даром не нужны, но существуют специально разработанные нормативы и программы. И их, якобы, нужно выполнять, чтобы не терять навыки. Так лейтенантам положено прыгнуть с парашютом, независимо от типа авиации, шесть раз за год. Только после этого год службы будет засчитан, как год за полтора, а к зарплате добавят двадцать пять процентов. Майору-подполковнику достаточно пяти прыжков, полковнику, генералу и т.д. три-один раз в год. Советский солдат срочной службы при хорошем раскладе прыгает от пяти до пятнадцати раз за два года. И то, если ему это так нравится. Для солдата главное, один раз переступить борт самолета в небе. А дальше, сколько прикажут, столько и будет прыгать.

Среди офицеров и прапорщиков в обиходе поговорка: "Долги зовут в небо". В ней есть определенный смысл. Одного прыжка не добрал в году, и вся твоя предыдущая работа в этом плане коту под хвост. Конечно, за бутылку и более ВДС-ники могут по дружбе записать тебе этих прыжков сколько надо, но для начала нужно прослужить энное количество лет, чтобы обзавестись этими друзьями. А пока что на борт и жди, взлетим или нет. Если погода поменяется, то мы здесь просто посидим-посидим и назад выйдем по тому же трапу, что и сюда зашли.

Ну, слава Богу, моторы загудели, значит взлетаем. Грозная техника ИЛ-76. Это тебе не какой-то фанерный кукурузник. Сто двадцать человек на борту! Набираем высоту до десяти километров и куда-то летим. Нам знать не обязательно. Летим долго, полная заправка одного Ила, девяносто тонн горючего. Я на нем потом летал несколько раз по шесть часов в воздухе, без посадки. Летим специально долго, для имитации боевого полета. От воздуха, согретого легкими десантников и теплой одежды, на борту становится тепло. Народ почти весь засыпает. Многие расслабляются до такой степени, что пускают, как младенцы, слюни во сне. Всеобщая умиротворенность, не смотря на постоянный равномерный гул, ведь салон здесь в отличии от пассажирского не герметичный.

Но вот самолет переходит со скорости в 750 на скорость в 180 километров. Весь летательный аппарат начинает жутко вибрировать, появляется не спокойный шум, а настоящий грохот. Так называемые выпускающие, проходят вдоль рядов и проверяют зацепку карабинов за специальные тросики. Звучит рев мощнейшей сирены, и одновременно, открываются боковые дверцы на две стороны, а в хвосте раскрывает свою огромную пасть рампа самолета. Салон мгновенно заполняется морозным воздухом. Возникает непреодолимое желание покинуть этот, только что бывший гостеприимным, салон. И еще неизвестно от чего больше. Толи от мгновенно охватившего тело холода, то ли от рвущего барабанные перепонки, звука сирены.

Толпа мгновенно, вся, по жесту руки выпускающего ВДС-ника вскакивает в вертикальное положение. Борттехники открывают спецшлагбаумы перед воротами. Все это делается очень быстро, площадка приземления не безразмерная, прыгать за ее пределы не желательно. Первый пошел, а за ним мгновенно и все остальные. Проходит менее минуты и на борту остается только экипаж самолета.
По сравнению с прыжками с АН-2, здесь совсем другие ощущения. Лично мне, например, с Ила больше нравилось прыгать, чем с кукурузника. Здесь не стоишь в дверном проеме, ожидая, когда выпускающий тебе хлопнет по плечу. С ИЛа, народ высыпается, как патроны из обоймы в автомате.

Вылетаешь, воздушный поток подхватывает в свои мощные объятия, двести метров летишь, как спеленутый ребенок, затем проваливаешься в пустоту, наступает упоение. Больше, конечно, вариантов влететь в стропы товарищу, или тебе кто- то может влететь, но это уже другое дело. Ну, а далее все, как обычно.

Сбор на площадке приземления. Кто имеет второй уложенный парашют, стремится любыми путями быстрее добраться на старт, и по возможности, совершить второй прыжок в этот день, но с Илами это редкость. А вот с кукурузника, два раза - не проблема. Я вместе с дежурным врачом по площадке приземления - домой. Мне на сегодня хватит.

На второй день, всеми своими фибрами души ощущаю какую-то враждебную по отношению ко мне энергетику. Как в медпункте, так и на территории полка. Мои вечные "доброжелатели" Шуликова и Пизанкина только что еще не клацают зубами в мою сторону, а уж молнии из их глаз так и сверкают. Начинаю интересоваться у все знающих. Оказывается, надо мной нависла угроза неминуемой расправы. Младший врач полка по неизвестной пока причине решил сотворить поклеп, и оговорить солдата из РДО в попытке его, якобы, самоубийства. А солдат, мол, ни сном ни духом не имеет к этому никакого отношения. Мало того, оказывается солдат в тот день даже совершил прыжок. С разрешения "правильного" доктора Мазминова.

Замполиты уже копают где только могут материалы на этого "гнусного" лейтенанта. Служба ВДС поклялась на запасном парашюте, что при всем моем рвении и желании вообще лишит меня права на прыжки, а, соответственно, и на все полагающиеся десантникам льготы. Командир полка и тот кипит и булькает, как дырявый чайник на костре.

Принимаю быстрое и единственно верное решение. Посылаю своего старшину срочной службы в роту десантного обеспечения (сокращенно РДО), чтобы он по- тихому, под любым предлогом привел этого бойца-суицидника в медпункт, что тот и совершает незамедлительно. Я закрываюсь с этим солдатом в кабинете стоматолога. И он, не особо соображая, что происходит вокруг его персоны, пишет на двух страницах чистосердечное признание, где излагает причины и сам процесс совершения суицида. Я его в сопровождении все того же старшины отправляю в роту, а сам иду в отделение не секретного делопроизводства штаба полка и регистрирую эту объяснительную. Только в таком случае она приобретает вес официального документа. Там регистрируют, потому что еще не знают, для чего это мне надо.

После обеда меня в свой кабинет вызывает замполит полка майор Зубов. Так, мол, и так Владимир Кириллович, как же это вы докатились до жизни такой. Зачем вы, и для чего выдумали вот этот эпизод с суицидом? В нашем полку такого быть не могло. Может у вас что-то с головой? Так у нас есть хорошие врачи в Одесском госпитале, а еще лучшие в Москве.
 
- Товарищ майор, вы тех врачей приберегите для своей головы. Я понимаю, что для полка это ЧП, но не имею к нему ни малейшего отношения. То, что я этого солдата обнаружил, чистейшая случайность. То, что я его отстранил от прыжка, я сделал для вас же поблажку, чтобы он не повторил попытку. То, что командование полка уломало Мазминова и он разрешил солдату прыжок, это уже отдельный эпизод для прокуратуры. То, что вы хотите вывернуть тулуп шерстью в мою сторону, вам лично тоже зачтется со знаком минус. Мой вам совет, отправьте солдата к психиатру. Выясните причину суицида. Накажите всех виновных. Забудьте обо мне, а я забуду о нашем разговоре. Да, кстати, - дополняю, - объяснительная рядового Н. у меня, зарегистрированная в несекретном делопроизводстве. И не вздумайте теперь копать дальше. В противном случае, все выложу в прокуратуре. Разрешите идти выполнять свои функциональные обязанности?

На майора было жалко смотреть. Он стоял с растерянным видом. Выпученные глаза смотрели на меня обиженно-виновато. Даже лихо закрученные верх кончики усов, опали вниз, а один кончик уса он нервно покусывал.
- Да, Владимир Кириллович, конечно, идите, работайте.

Глухое эхо этого дела тянулось еще несколько дней. До меня доносились только отголоски. Оказывается, майору Хатькову, начальнику службы ВДС "зарубили" поступление в академию, и он остался в полку, в связи с этим происшествием. Всех его подчиненных подвинули на ступеньку вниз. Командира роты капитана Мартенса сняли с должности. Вся служба, естественно, заточила на меня клыки, но старались их открыто не демонстрировать. Через пару дней я понес сдавать на склад ПДИ инвентарное вещевое имущество. Это так называемая "десантура". Зимняя десантная куртка, брюки и меховые варежки. По дороге до склада одну варежку потерял, выпала в снег. Начальник склада прапорщик Моря, радостно потирая свои лапчонки, лыбится, как геморройный анус своим щербатым ртом.

- Что вы так радуетесь, товарищ прапорщик? Вот найду ее по дороге обратно и принесу.
- Ну, ну. Найдешь ты уже ее лейтенант, как же.

Через пару недель до меня донеслась легенда, запущенная в обиход замполитом на солдатском собрании полка о том, что бедный-несчастный солдат Н., будучи на должности каптенармуса роты, допустил промотание семнадцати пар десантных рукавиц, стоимостью по десять рублей пара. Командир роты наложил на него взыскание, с вычетом денег с солдатской получки. Он стал изгоем роты. Собирал окурки по территории полка, потому что не на что было даже закурить. И вот он от такой жизни решил избавиться.

В роте, которая занимается обеспечением всего полка десантным имуществом, он, будучи каптенармусом, нашел только гнилую стропу, и за неимением лучшей, решил вешаться, но бдительный личный состав роты, предупрежденный командиром, выследил самоубийцу и вовремя его освободили от оборвавшейся стропы.

Варежку десантную я, действительно, не нашел. И уже забыл о ней, но расписываясь в денежной ведомости при получении месячного денежного содержания, с удивлением обнаружил, что она в этом месяце почему-то уменьшилась ровно на девять рублей и восемьдесят копеек.
- В чем дело?- спрашиваю у кассира.
- А ровно столько стоит пара десантных варежек,- говорит он мне.
- Понял, вопросов нет, - отвечаю. Все таки ВДСники хоть и мелковато, но отомстили мне.

Прапорщик Василий Моря потом до конца своего шелудивого существования каялся за то, что совершил сей необдуманный поступок. Мазминов некоторое время меня сторонился, видимо, осознавая свою предательскую роль. Ну да, время все лечит. Через пару недель я уже забыл о происшествии.

Гниджилов

- Разрешите товарищ лейтенант?
На пороге моего кабинета, в полусогнутой, непривычной для него позе, стоял мой "друг", прапорщик Гниджилов.
- Проходите, товарищ прапорщик. Что случилось?

Он держал в слегка вздрагивающей руке бумажку.
- Да я вот к вам по такому делу. Смотрю, кладет мне на стол листок. Беру и читаю: "За нарушение…пререкание… наказать прапорщика Л. П. Гниджилова с содержанием на гауптвахте в течении семи суток". Подпись, полковник Мартынов. 
- И что ты от меня хочешь? Чтобы я ее заверил? Никаких проблем. Сейчас подпишу.
- Товарищ лейтенант, а вы посмотрите, пожалуйста, на меня.
- А что мне на тебя смотреть, - ухмыляюсь я. - Медвежья болезнь, что ли, сразила тебя? Заслужил, так отвечай.

Но при этом я все, же смотрю на лицо для меня лично неприятной личности. А он при этом тычет пальцем в свой нос. А я и невооруженным глазом читаю на его семитском шнобеле, ярко выраженный, бордовый с синюшным оттенком, диагноз: "Фурункул слизистой носа". Довольно опасное заболевание. Потому что, если этот гнойник потревожить, то его содержимое может по ближайшим сосудам прямиком попасть в головной мозг. И участь такого больного печальна. В данном случае необходимо немедленное стационарное лечение на уровне медбата. О чем я и делаю ему запись в записке об аресте.

Прапор хватает записку.
- Премного вам благодарен, товарищ лейтенант!

И скрывается за дверью. Я продолжаю заниматься своей работой, но минут через семь дневальный снизу орет, что меня к телефону. Спускаюсь, беру трубку:
- Лейтенант Озерянин! Слушаю вас.
- Лейтенант! Это заместитель командира дивизии по вооружению полковник Мартынов! Как ты посмел нагородить всякой чепухи на моей записке об аресте этого проходимца Гниджилова! Да ты знаешь, что на этом воре негде клейма ставить? А ты его выгораживаешь! Вместе с ним под суд пойдешь!
- Товарищ полковник, я немножко знаю, кто такой Гниджилов, но от того что оно подохнет на гауптвахте, вас не похвалят.
- Лейтенант! Мне виднее как с ним поступать. Сейчас он приедет снова к тебе, и ты напишешь что он здоров. Ты меня понял!?
- Никак нет!

Искренний смех

На том конце раздались гудки. Жутко разгневанный полковник бросил трубку. Не успел я засесть за свои бумаги, как снова визжит телефон.
- Вас снова к телефону!
- Лейтенант…
- Я знаю, что ты лейтенант. А я майор Калач. Надеюсь ты тоже знаешь кто я такой. Так вот лейтенант, ты зря пошел против воли заместителя командира дивизии по вооружению. Сейчас к тебе приедет этот прапор и ты подпишешь ему записку об аресте. Ты меня понял?
- Мне стыдно за вас, товарищ майор. А ведь вы еще и хирург. И прекрасно знаете, что с этим диагнозом он должен быть у вас в стационаре. Я ничего больше подписывать не буду. Сами подписывайте.

На том конце снова раздались длинные гудки. За пятнадцать минут я нажил новых врагов в вышестоящих инстанциях.

На второй день из осведомленных источников случайно узнаю, Гниджилов все таки находится на гауптвахте. В одиночной камере. А дежурные медсестры из медбата через каждые четыре часа ходят к нему колоть пенициллин. Благо, расстояние между ними небольшое.

Суровая зима продолжается. Я даже исхитрился пару раз покататься на лыжах. Хорошо, что не оставил свои лыжи в Питере. Сунул их в полупустой контейнер на всякий случай. Вот и пригодились. Прямо от моего дома, по перпендикулярной лице, мимо входа в городской парк имени Пушкина, идет длинный и пологий спуск на ровнейшую гладь озера. Красота! Для местного населения лыжи - диковинка. У них снег далеко не каждый год бывает. А вообще-то это я крайне редко балуюсь таким отдыхом. Нет на это времени. Служба и еще раз служба. Продолжение ремонта в своей квартирке, ну та в которой живу временно, тоже требует присмотра. Вот от непрерывной эксплуатации, выпала дверца из печки-грубки. Нужно по новой вмуровывать. Закончился газ в баллоне, нужно заказать свежий баллон.

До сих пор мне некоторые, в армии не служившие, говорят:
- Да вы же там абсолютно ничем не занимались. Бездельники вы и нахлебники. Не буду спорить. Есть в армии и такие должности. А в остальном читайте меня дальше, и многое поймете.

Накануне двадцать третьего февраля, Дня Советской армии, весь офицерский состав гарнизона собирают в Доме Офицеров. На торжественное мероприятие. Такие как я и мне подобные, на этом празднике жизни-статисты. Мы радуемся за своих старших товарищей, которым по этому случаю вручают очередные медали и ордена. Мы бурно аплодируем под звуки духового оркестра каждому очередному, выходящему на сцену. Затем общим списком оглашают всех, кому будут вручены юбилейные медали по месту службы. Там я слышу и свою фамилию. Теперь на моей "могучей" груди будут болтаться аж две медальки. Первую, такую же юбилейную, я заимел в далеком теперь прошлом, в ГСВГ. Глядишь, к концу службы стану и "полным кавалером", всех юбилейных медалек. В конце торжества командир дивизии приглашает всех достойных в банкетный зал.

А статисты свободны, как сопля в полете на морозе. Выхожу в холл, иду за шинелькой в гардероб. Только я начал перед высоким зеркалом, висящим на одной из колонн, прихорашиваться, как рядом тоже одевая парадную шинель, оказался майор Калач. Исполняющий обязанности командира медицинского батальона.
- А-а-а, лейтенант! Так это ты Гниджилову…
Он, видимо, хотел меня "повоспитывать" за тот случай, когда я отказался подписать записку об аресте на прапорщика Гниджилова.
- Здравия желаю, товарищ майор! - успел произнести "любезно" я… Как в этот момент сверху, со ступенек лестницы, ведущей на второй этаж раздался громогласный львиный рык комдива:
- Это кто здесь посмел одевать фуражкууу!!! Я вас товарищ майор спрашиваааююю!!!???

Майор Калач, весь скукожился, уменьшился в размере, мордочка сморщилась…Я стоя, рядом, ехидно похихикал ему на ухо.
-Товарищ полковник, извините, виноват, бббольшше не повторится…Заикаясь от страха промямлил майор и, не дожидаясь окончательной расправы, растворился в хаотично снующей по залу толпе, не забыв при этом сорвать фуражечку с головы. А дело все было в том, что полковник Чиндаров уже давно негласно издал устное распоряжение о том, что никто в дивизии, кроме него, не имеет права носить повседневную фуражку. Или шапка, если это зима, или полевая, зеленая фура, если это лето....

Я лично так полагаю, это было сделано для того, чтобы он был заметен в толпе всегда и издалека. И чтобы его случайно ни с кем не перепутали. А фуражечка у него, конечно, была классная. Сшитая в лучших мастерских Москвы. Моя питерская, тоже была не хуже, но до лучших времен пылилась в шкафу. А вот новоиспеченный И.О. комбата медбата решил борзонуть, с чем и нарвался. А расправа надо мною отдалилась в непроглядную перспективу.

Учебная тревога

Внезапно досрочно вернулся из учебы в Ленинграде капитан Сергей Немков. Я его до сих пор ведь еще не видел. Познакомились. Он в нашем узком врачебном кругу с какой то виноватой улыбкой сознался, что его исключили из курсов специализации. Якобы, будучи в патруле по городу, употребил пива. А комендант учуял запах. И командование курса до подготовки проявило настойчивость и твердость. Ведь по бумагам на дворе все еще продолжалась горбачевская борьба с пьянством и алкоголизмом. Но вроде Немков пытался изображать, что он не очень-то сильно и страдает по случаю такого завершения своей учебы. А так как он в свое время тоже был здесь младшим врачом, и всю кухню хорошо знает, то у меня появился, если не помощник, то по крайней мере, толковый консультант. Тем более, что в отличии от двух других врачей батальонов, этот не ленился, не пьянствовал, и не отлынивал от работы и службы. А по штату Сергей занимал должность врача третьего батальона.

Проходит пару недель тихой-мирной службы. Уже вроде как точно по календарю, закончилась зима. Снег исчез. Я переселился в свою новую квартиру.
Звонит начмед майор Вяткин:
- Владимир Кириллович, зайдите ко мне в кабинет.

 Иду, захожу. Здороваемся.
- Мы тут, то есть я тут принял решение.

Я уже давно знаю, что он самостоятельно никогда в жизни ни одного решения не принял. Человек-тряпка, совершенно безвольный. А наша "спарка мессеров" давно села ему на голову и изподтишка управляют не только медицинской службой полка, а через таких же соплежуев, как начальник штаба полка, подруливают и полком. И не зря офицеры и прапорщики полка, не то чтобы уж сильно их побаиваются, но предпочитают не связываться с дерьмом, и на глаза лишний раз этим овчаркам не попадаться. К "доктору Ваткину" они заходят в кабинет, открывая его исключительно без стука и ногами. Там они с ним не церемонятся, а напрямик диктуют свои, уже принятые решения. И хоть я и не слышал, но по-моему, он каждый раз берет под козырек, и мямлит: Есть! 

Вот и в этот раз, когда он путается в словах о том, кто и для чего принял решение, то я его понимаю. Он сообщает мне, что доктора Немкова наметили перевести в ОБДО, поближе к моргу и прокуратуре, потому как ему будет сподручнее там заниматься своим любимым делом, разделкой трупов. А меня принято решение назначить врачом третьего батальона, но это только из большого ко мне уважения, потому что там должность капитанская и, соответственно, оклад будет выше. Но работать я буду по- прежнему, как и работал. Врачом полка.
- Ты согласен?
- Ну, конечно, Владимир Саныч. Куда же мне деваться, если у вас уже усе согласовано, и решение вами принято.

Он понимает мой сарказм, потому что щека у него начинает дергаться чаще, чем обычно. Но сдерживает себя, как и всегда, безвольный субъект. Через полчаса тайный провокатор Мазминов меня просветил. Мое назначение на батальон, оказывается, тоже является ступенькой для отправки в Афганистан, потому что с должности полкового врача не сподручно. Смогу и выжить, а вот на батальоне вряд ли. Чем очень и потешу самолюбие моих подручных, Пизанкину с Шуликовой.

Вечером ко мне домой заходит Давыдов и говорит:
- Володя, собери РД, чтобы было на подхвате, мне по большому секрету сообщили, что завтра в полку намечается учебная тревога.

Смотрю, Серега в состоянии не стояния, но изо всех сил изображает из себя трезвого.
- Хорошо, спасибо Серега. Оно у меня всегда готово.

Сплю, среди ночи стук в стенку, со стороны квартиры Давыдова. Смотрю, время три часа ночи. Одеваюсь, иду к нему в соседний подъезд.

- Что случилось?
- Звонила мне сейчас Пизанкина, чтобы мы в темпе вальса выдвигались в медпункт, в пять часов тревога. И чтобы по дороге прихватили с собой Немкова.
- А на хрена нам выходить сейчас, если подъем будет в пять? - возмущаюсь я.
- Ну, не знаю, она так передала, - мямлит с перепою Давыдов.
Собираемся и идем. Будим Немкова. Тот тоже в свою очередь жутко возмущается, тем более, что он себя уже в полку не видит. Он уже ждет приказа на перевод в отдельный батальон десантного обеспечения. Сокращенно ОБДО.
- Парни, давайте попьем кофейку, к пяти мы еще пять раз успеем.

Мы соглашаемся, расслабляемся. Где- то к половине пятого приползаем в МПП.
Дежурный на КПП нам сообщает:
- А куда вы идете? Тревога уже давно закончилась. Подъем был в три часа ночи. Уже отбой тревоги. Сейчас только еще штаб полка проводит разбор полётов с теми, кто опоздал...

Я с Немковым все понимаем и тупо смотрим на Давыдова.
- А я что, я вам передал так, как мне Пизанкина сообщила.
"Ну, и козел ты, Серега, " - подумали мы о нем. Быстро, по затемненным местам, чтобы не нарываться, проникаем на территорию МПП. Давыдов с Немковым тут же сразу сворачивают в изолятор, досыпать. Я иду в свой кабинет. Поднимаюсь по ступенькам на второй этаж, но вдруг, снизу, вслед за мной с дикими воплями несутся две фурии.
- Ну все!!! Наконец- то ты попался! - орут они в один голос, не соблюдая не только никакой субординации, но даже и малейшего приличия, - Теперь тебя уже ни чего не спасет!

- Я, - орет Пизанкина, - позвонила три раза Давыдову и сообщила ему время подъема по тревоге, а ты, мерзавец, игнорируешь!!! Начальник штаба (читай, мой сожитель) в порошок тебя сотрет! Он тебе этого не простит! Никогда.

При этом они обе пытаются достать меня своими кулачками, и желательно по голове, но так как я стою на пару ступенек выше, то все удары сыплются в РД.

- Пиз..ец тебе, доктор! Сливай воду и суши весла! - орет на весь медпункт Шуликова. Иди в кабинет и пиши рапорт на увольнение.

Я в очередной раз диву даюсь, сколько же в них дикой злости и ненависти. В борьбе за место возле полкового корыта, сплелись в клубок две змеи, одна с псковского болота, вторая с южно-украинских степей. На голом месте придумали себе врага. И смотрю с сочувствующей ухмылкой на этих убогих подстилок.

"Прости им, Господи, - думаю как отпетый атеист, - ведь не ведают, что творят".
Мое абсолютное спокойствие приводит вонючек в ярость. Они начинают плеваться, визжать и давиться своей желчью. Останавливаю их повелительным жестом руки.

- Товарищи, женщины-военнослужащие, слушайте меня внимательно! - говорю, а дракошки застыли на месте. - За свои действия, если они были противозаконны, я отвечу, но не перед вами. А за все свои действия, а тем более за слова, вы понесете строжайшее наказание. И не далее как сегодня. Вы меня услышали?

Лица у подруг от моего спокойного чувства своей правоты перекосило, и они попятились, а затем развернулись и побежали в физкабинет. Возможно, обсуждать выход из сложившейся ситуации.
Я спокойно удаляюсь в кабинет.

Через минут двадцать ко мне заходит начальник медпунта Борис Розов.
- Ну и что ты хочешь мне сказать по этому поводу?
- По какому?
- По поводу неприбытия по тревоге. Вижу, что он еле-еле себя сдерживает от комплиментов в мою сторону, которые вертятся у него на языке.
- По этому поводу все вопросы к Давыдову и Пизанкиной.
- А где Давыдов?
- Точно не знаю, но возможно что в изоляторе.

Старлей вышел из моего кабинета. Дело набирало обороты.
С шести утра я приступил к своим обычным делам в стационаре и в медпункте. Опросы, осмотры, выписки. Прием прибывающих на прием вне распорядка. Отправка на консультации и стационарное лечение в вышестоящие лечебные заведения. 
Бегу по делам в штаб полка, на полдороге возле плаца сталкиваюсь с капитаном Березовским. Он по должности-пропагандист полка, то есть из отряда замполитов-меченосцев. Во внешности по всем параметрам пытается копировать своего шефа Зубова. Он второй в полку, кто закручивает усы кончиками вверх, но в отличии от брюнета, своего начальника, рыжий. "Пропагандон", как его называют за глаза в полку, рыжий как лиса. По возрасту, мой ровесник.

- А я как раз к вам направляюсь, - вполне доброжелательным тоном произносит он.
- Я весь внимание.
- Меня направили к вам разобраться в причине неявки сегодня врачебного состава по тревоге. У вас есть немного времени, чтобы рассказать.
- Для этого дела, которое нужно давно решить, я время найду, - отвечаю капитану в том же доброжелательном тоне.
- Но для начала я вам сам задам ряд вопросов. Можно?
- Конечно, да.
- Тогда первый. Вы в курсе, в каких отношениях состоят Пизанкина и Карпов, Розов и Шуликова?

Капитан слегка смутился, но подтвердил, что в общих чертах, знает всю поднаготную.
- Вы в курсе, поболее меня, что медслужбой в полку заправляет не "доктор Ваткин", а вот эта спарка?
- Да.

Затем я по-быстрому рассказал ему сегодняшние ночные полеты. А в заключении попросил передать майору Зубову и командиру полка, что мне терять нечего. После всего того, что произошло сегодня, да и в течении последних шести месяцев, я не остановлюсь. А выйду на всевозможные инстанции. Вижу, что капитан проникся. И я убежал по делам своей службы.

Через час дневальный по медпункту мне докладывает, что меня вызывает майор Зубов. Иду в штаб. Стучу, на да, захожу. Докладываю, что по его приказу прибыл.

- Присаживайтесь, Владимир Кириллович. Мне Березовский доложил всю обстановку в медпункте. Я полностью на вашей стороне. Лично вас какое наказание для Шуликовой и Пизанкиной удовлетворит?

Я отказываюсь верить своим ушам. Меня ли это спрашивает грозный полковой Чапаев?

Неужели только с моим прибытием в полк у замполитов открылись глаза и уши? А до меня на чьей стороне был ты, майор? Хочется задать этот неудобный вопросик, но я себя сдерживаю. А озвучиваю следующее:
- Товарищ майор, я не кровожадный. Мне надо, чтобы коллектив работал ритмично, чтобы его не лихорадило. Не в моих интересах менять шыло на мыло, но если вы спрашиваете мое желание то: Первое, Пизанкиной от своего имени запишите в личное дело строгий выговор с лишением премиальных за год. А портрет Шуликовой снимите, пожалуйста с полковой Доски почета. И от себя добавьте, пожалуйста, не жалея.

Мне показалось что Зубов еле удержался, чтобы не взять под козырек и не сказать мне "Есть!"
- У вас ко мне все, товарищ майор? Тогда разрешите, очень много работы.
- Да, да Владимир Кириллович, занимайтесь. Все ваши пожелания будут выполнены немедленно.

Не успел я выйти со штаба, как меня уже обогнал замполитовский писарчук с молотком в руках. Он на моих глазах подбежал к доске с портретами "лучших людей полка" и без долгих поисков врезал по стеклу портрета Шуликовой. Затем вырвал из рамки фото, изорвал его в клочья и выбросил мусор в урну возле входа в штаб.

Я удалился в медпункт. Время, начало девятого, в половину у нас пятиминутка. Врачи собрались в приемном отделении. Вдруг в кабинет влетает, как ведьма в ступе, Шуликова. И с размаху падает на колени перед рядом со мною сидящим Мазминовым. Хватает его руками за коленки и в своем свинячьем псковском стиле начинает причитать с повизгиваниями:
- Ой! Да что же это такое происходит? Мишенькааа! Да за что же это такая напасть на меняяаа!
Переползает к Давыдову, хватает за коленки и того.
- Да неужели же я за вас не заступалась! Да сколько же у тебя, Сережка, было залетов, а я всегда тебя выручала!! А как со мною случилась беда, то никто и разговаривать со мною не желает!!

На этот свинячий визг прибежал с перепуганной физиономией Вяткин, а за ним и Розов. Начали поднимать Шуликову с колен, а та вырывается и снова на них падает. Размазала по лицу слезы, сопли и всю свою третьесортную штукатурку.

- Да где же это ты, Тамара, так уж меня защитила? Твоя защита хуже воровства, - проворчал Давыдов. Мазминов оторвал ее руки от своих колен и отвернулся. Пизанкина, стоявшая в дверном проеме скривилась, как среда на пятницу, и скрылась в своем физкабинете. Розов поволок свою возлюбленную, на десять лет его старше, Шуликову, чуть-ли не волоком к себе в кабинет, на словах утешая.

- Пятиминутки сегодня не будет. Все по рабочим местам, - прогугнявил подкаблучник и половая тряпка майор Вяткин. Мне потом доложили дневальные, что Шуликова еще от КПП заметила отсутствие своего портрета на доске, но сначала подбежала к нему впритык, а когда увидела ошметки от фото и осколки стекла, то все поняла. И сразу же заревела белугой на весь полк, помчавшись в медпункт. Финита ля комедия.

Полковая демократия

Я давно слышал шушуканье офицеров о том, что в полку есть своя сауна для командира, его замов и приближенных, но пока довольствовался домашней ванной с душем. И вот на днях Зубов решил поиграть в полковую демократию, чтобы всем доказать, что и им не чуждо понятие настоящей "перестройки". Во всем. На утреннем построении, среди прочего словоблудия он заявил, что вот они посоветовались с командиром и решили предоставить возможность всем офицерам посещать нашу полковую сауну. Так, что, мол, милости просим.

Это была среда. Не откладывая в долгий ящик, Немков, Мазминов и я, разжившись березовыми вениками, после службы направляем стопы свои в нужном направлении. В самом глухом углу полка, за солдатской столовой, возле кочегарки, располагался этот подпольный помывочно-парильный пункт. Стучим в дверь, не скоро, но через пару минут нам открывает солдат. Смотрит с недоумением.
- Нам командир разрешил, - отвечаю я за всех.
- Ну тогда проходите, - и показывает рукой направление. Толкаю дверь, а перед нами картина "Репина". На какой-то низенькой кушетке сидит командир с замполитом, в чем мать родила, и о чем-то задушевно беседуют. Скорее всего о службе, видимо.

Резко поворачивают головы в нашу сторону с немым вопросом в глазах: "Чего надо ?"
Зубов первым вспомнил, кто мы такие и прошептал Бабичу на ухо.
- Вот, епт,.. - проворчал кэп недовольно, но в то же время я заметил ухмылку в его глазах. После чего они дружно схватились, пересекли эту комнату, и как мыши нырнули в какую-то дыру в правом дальнем от нас углу. Потом, намного позже я рассмотрел там тайный лаз. И таких потайных ниш, дверей и люков здесь было много. Для чего они были предусмотрены, включая одну дверь ведущую за наружный периметр территории полка, я здесь разжовывать не стану. Офицеры, которые будут читать, сами знают.

Ну, а мы в тот вечер отвели душу. В парилке, в сауне и в бассейне. Не пощадили и хорошее кабэрнэ, которое стояло на столе в кувшине. Не слышал я, чтобы кто-то из линейных офицеров воспользовался замполитовской демократией и посетил в те времена ту баню. А мы еще были пару раз, но уже так, чтобы не нарываться.

Московские проверки

Снова намечается приезд больших начальников из Москвы. Мы ведь дивизия московского подчинения. И только территориально входим в состав Одесского военного округа. 
Теперь уже сам командир дивизии ходит со свитой по территории полка и раздает ценные указания. Заходит в том числе и в медпункт. Обошел все помещения. Везде потыкал носом начмеда полка и дивизии, который рядом с ним. Я занимаюсь больными и за ними не хожу. Поднимаются на второй этаж и мне поневоле приходится слышать ценные указания полковника Чиндарова. Вся верхушка дивизии в холле.

- Вяткин, надеюсь к приезду командующего ты найдешь у кого-нибудь на квартире аквариум?
-Так точно! Найду, товарищ полковник!
- Вот, чтобы Москва видела в каком райском уголке отдыхают временно болеющие десантники. Да, и птички, ты слышишь, и птички чтобы были здесь.
- Какие птички, товарищ полковник?
- Какие, какие, я тебя должен учить еще какие птички должны быть. Попугаи, такие, как ты! И соловьи эти, или щеглы. Или как их, ну в клетках которые…
- Да где же я птичек-то возьму, товааарищ полковник, - заунывно гундосит доктор Ваткин.
- Ворон налови, епт! Ворон, ты меня понял! И пусть здесь каркают. Я тогда тебя так намылю, что сам каркать будешь. Чтобы клетки с птичками-канарейками, на время приезда комиссии были. Все. Пошли отсюда.

Вяткин потом как-то по пьяни рассказывал, что с Чиндаровым он познакомился в Афганистане, который тогда еще был майором, а Вяткин лейтенантом. Мы, говорит, сидели полураздетые в курилке. Видим, прибыла группа офицеров из Союза. Все еще в новеньких повседневных мундирах. И вот кто-то из этих приезжих попытался закинуть к ним в урну бычок сигареты, перекидывая через наши тела. И этим, еще горящим бычком умудрился попасть в голую спину Ваткину.

Тот, естественно, возмутился, поднял хай, начал выяснять, чья это работа. Перепуганный майор Чиндаров сознался, что это он, что он не хотел, что он "промазал" и т.п. Вяткин же, осознавая себя уже прожженным фронтовиком, выдал необстрелянному майору по первое число. Обматерил на чем свет стоит, и пригрозил, что они еще встретятся. Благо, он тогда был с обнаженным торсом. Но Чиндаров его морду запомнил. И вот они здесь в Болграде, встретились. В разных весовых категориях.

На третий день комиссия прибыла. Прихожу, как обычно в семь утра в медпункт. Дневальный мне полушепотом докладывает:
- У нас в медпункте начальник медицинской службы ВДВ.
- Где он?
- На втором этаже.
- Чем он там занимается?

Подходит дежурный прапорщик Недялков. И уже он меня информирует:
- Полковник Вячин проводит политинформацию с больными в лазарете. Первая мысль, да достойное занятие для целого НМС ВДВ. Больше у нас некому политическими информациями заниматься.
- Давно уже он с ними возится?
- Да уже минут двадцать, - отвечает дежурный. Поднимаюсь наверх. И точно, сидит в холле длинный, под метр девяносто, бледный, болезненного вида полковник. Перед ним человек десять бойцов в госпитальных пижамах, и он читает им какую-то газетенку. Я подхожу на положенное расстояние, он обращает внимание, снимает очки, я негромко представляюсь.

Строевой смотр на плацу полка

- Хорошо. Занимайтесь своими делами, - дает он мне отмашку рукой. Я удаляюсь. Минут через пятнадцать, ничего не говоря, он уходит, и я больше никогда его не видел. Может я не прав, но думаю, что любой медик войскового звена меня поддержит. Этот главный наш медицинский десантный начальник должен был хотя бы формально задать мне пару вопросов. Даже не буду перечислять каких. Каждый читатель в состоянии сам додумать.

Конечно, я быстро нацепил на себя всю положенную амуницию, и мы почти целый день проторчали на плацу. Это строевым смотром называется. Если для любого строевого офицера, это и есть один из основных элементов в службе, то для нас, медиков, любой строевой смотр - сущее наказание. Потому что идет наглый отрыв от основной работы на бессмысленное торчание столбом на плацу. При любой погоде.

Страница 2 - 2 из 4
Начало | Пред. | 1 2 3 4 | След. | Конец | Все
Автор:  Владимир Озерянин