А что значит,послабления по службе ,на законных основаниях?
За счёт молодых,с согласия сержанта?

Всё верно,полигон ,учения ,ТСП.Это хорошо,но почему Вы отрицаете казарму? Разве солдат не проводит время там? И в казарме нужно быть человеком. Один тратит свободное время чтоб подхалимничать,  а другой.........вообщем демагогия. Если нет сплоченного армейского коллектива, ни один сержант не справится.И не только от сержанта зависит сия ситуация.
.........Кстати, что это за легенькая работа для дедов? А лежать днем на кровати, запрещено всем.Кроме заступающих в наряд.

Я здесь всю тему не читал, так вот мне интересно: не все же идут служить срочную так скажем хлюпиками) , наверняка есть те которые великолепно обладают подготовкой в рукопашном бою, боксе и т.д. (не суть важно), может напишет кто ни будь истории о том как вот эти самые бойцы поднимались против дедов и что из этого получалось.
С уважением.

Ходили против системы,в одиночку и группой.
И побеждали.
Осень 81,76 ВДД.
234 полк и 1 дивизион артполка.Я не склонен подробности в сеть выкладывать.
Конечно нам было проще-таки полгода учебки было уже позади.А в учебке в нашей роте не принято было унижать курсантов со стороны сержантов.

Что то я не слышал,о шахматистах в спортротах?

Попрёш,и есть примеры.Только конечно результаты разные бывают,ну тут как карта ляжет.
А от командиров конечно многое зависит,и эти результаты особенно.

И я добавлю.Мне никто ничего не подшивал,не стирал и не чистил.

а тебе зачем? на войну собрался?

Еще раз убедился что Чечня и Афган - Небо и Земля...

Вы шутите уважаемый...
знаете, написал, но потом стер, интересно напишити в личку, оговорюсь, что писать буду только десантникам, гражданским об этом знать не надь

В частях, стоящих в Кабуле и не воюющих неуставные были в порядке вещей и не отличались от тех, что были в Союзе. В воюющих батальонах 103-й дедовщина присутствовала в виде жесткого наставничества, за ошибки на боевых наказывали строго, очень строго: жалости не было вообще. Но чтобы «таскали водичку» дедам – этого было по минимуму, единичные случаи, не система. Лично я в молодом видел солдата с которым пойду на боевые и он должен был быть надежным и умелым. Это повышало наши шансы на успех.

Думаю, это будет интересно почитать всем. Делайте выводы что и откуда пошло.
«Цуг» - система дедовщины принятая в элитных военных училищах императорской России. Старшие курсы принимали участие в воспитании младших. На практике это выливалось в изощренную систему издевательств. Считалось, что «цуг» придает особый лоск офицеру – так в действительности и было. При этом молодых не били. За любую драку участников отчисляли из училища. При поступлении юнкера спрашивали, желает ли он жить по традициям или по уставу. Если он желал жить по уставу ему объявлялся бойкот на все время обучения, по окончанию училища он не мог рассчитывать, что будет принят в хороший полк. Самые жесткие описания «цуга» у князя Кропоткина (анархиста). В Пажеском корпусе молодых в воспитательных целях насиловали (Если князь не врет).
Вот некоторые отрывки из книги «Кадеты и юнкера в белой борьбе»:
Марков А.С. С. 34
Воронежский кадетский корпус
Гуляя затем с ним и тремя его друзьями по длинному коридору, мне пришлось выслушать длинное повествование о горькой судьбе и злоключениях бедных новичков-первоклассников, которых «по традиции», на правах старших, жестоко обижали «майоры»-второгодники, уже не говоря о старших классах. Приемы этого младенческого «цука» поражали своим разнообразием и оригинальностью и были, очевидно, выработаны целыми поколениями предшественников. Суровые «майоры» первого класса заставляли новичков в наказание и просто так «жрать мух», делали на коротко остриженных головенках «виргуля» и «смазку», и просто заушали по всякому случаю и даже без оного.
Пришлось тут же, не выходя из коридора, вызвать у, себе нескольких наиболее свирепых угнетателей первого класса и пригрозить им «поотрывать головы», если они впредь посмеют тронуть хотя бы пальцем Маркова 3-го и его друзей. Перед лицом правофлангового строевой роты, бывшего втрое выше их ростом, свирепые «майоры» отчаянного вида, сплошь покрытые боевыми царапинами, струсили до того, что один даже икнул, и поклялись на месте не дотрагиваться больше до моих «протеже».

С.55 Николаевское кавалерийское училище
— Вот, молодой, — сказал он мне, садясь на койку, — знакомьтесь с вашими сугубыми товарищами.
Сугубые товарищи один за другим подали мне руку и назвали свои фамилии, после чего взводный приказал нам «отставить все церемонии» и, усадив всех вокруг себя, просто и по-товарищески объяснил то, что мы должны были знать на первых порах нашей школьной жизни.
— Пока вы попросите какого-либо из господ корнетов стать вашими дядьками, которые вас научат уму-разуму, я сообщу вам самое необходимое, касающееся распорядка Школы, — объявил нам Персидский.
Оказалось, что мы, юнкера младшего курса, с момента появления в училище называемся «сугубыми зверями» и поступаем по строевой части в полное распоряжение старшего курса, представители которого для нас являются ближайшим начальством. Приказы «корнетов» — они же «благородные офицеры» — мы должны исполнять немедленно и беспрекословно. С первой минуты встречи со своими однокурсниками или «сугубыми товарищами», мы обязаны перейти с ними на «ты» и быть в самых лучших отношениях. Традиция Школы даже рекомендовала, чтобы при встрече, после разлуки, «молодые» должны были поцеловаться друг с другом и навсегда оставаться с ними на «ты», что соблюдалось и по выходе из Школы между старыми николаевцами даже разных выпусков.
Когда к нам в помещение входил любой юнкер старшего курса, мы, молодые, обязаны были вскакивать и становиться «смирно» до получения разрешения сесть. Это было очень утомительно, но подобная традиция имела в себе тот смысл, что, приучая видеть начальство в каждом старшем по службе, — что затем продолжалось и во время службы в полках, где старший по производству корнет делал замечания своему младшему товарищу, — это не вызывало никаких трений, так как мы были приучены с юнкерских лет к дисциплине и «корнет» оставался таковым для своего «зверя» на всю жизнь, что не мешало им быть в отличнейших отношениях друг с другом. Это давало правильное понятие о дисциплине, так как невнимание к старшему в военной школе легко приучало к недостаточному вниманию к старшим вообще. У нас же в Школе чинопочитание, дисциплина и отдание чести вводились в настоящий культ, равно как и блестящее строевое воспитание или «отчетливость», которыми мы гордились и щеголяли. Это была облагороженная и доведенная до истинного совершенства военная школа, марка которой оставалась на людях всю их жизнь...
Взводный объяснил нам, что каждый из нас теперь же должен просить кого-либо из корнетов взять нас к себе в «племянники», для обучения традициям, причем принято, чтобы младшие приглашали в «дяди» юнкера старшего курса, окончившего один и тот же корпус с племянником и поэтому знавшего его раньше.
— Будете отчетливыми сугубцами, как я надеюсь,. — закончил свое наставление вахмистр Персидский, — и вам будет хорошо в Школе, нет — лучше теперь же, до присяги, отчисляйтесь от училища; калекам здесь делать нечего ...
С.58
Казачья сотня Школы показалась мне народом солидным, хотя, благодаря казенному обмундированию, и не имевшим столь щеголеватого вида, как наши корнеты. Эти последние в столовой почти ничего не ели, а продолжали, как и в помещении эскадрона, «работу» над нами, строго следя за тем, чтобы «молодые» во время еды не нарушали хорошего тона, и поминутно делали нам замечания по всякому поводу. Дежурный офицер, во время завтрака прогуливавшийся между арками, сам не ел, а вел себя вообще как бы посторонним человеком, не обращая внимания на «цук», имевший место в столовой. Как я после узнал, это происходило лишь в те дни, когда по Школе дежурили офицеры эскадрона; казачьи же офицеры никакого беспорядка в зале не допускали.
Привыкнув наблюдать в корпусе кадетский аппетит, я был удивлен тем, что наши «корнеты» почти ничего не ели, занятые преподаванием нам хорошего тона. Причиной этому, как мне потом стало известно, оказалась юнкерская лавочка, которой заведовал старший курс и где продавались всевозможные вкусные вещи. Она-то с избытком и заменяла старшему курсу казенное довольствие. Лавочка эта помещалась в нижнем этаже, рядом с «гербовым залом», где по стенам висели щиты, раскрашенные каждый в свой полковой цвет по числу кавалерийских полков, с указанием истории каждого из них, их отличий и особенностей, что входило в состав так называемой на юнкерском языке «словесности», обязательной для изучения юнкерами младшего курса. «Словесность», или иначе «дислокация» на юнкерском языке, обязывала каждого «молодого» в возможно краткий срок, в его собственных интересах, изучить подробно не только всё, относящееся к семидесяти двум полкам регулярной кавалерии, но также имена всего начальства и в том числе всех юнкеров старшего курса, с добавлением того, в какой полк каждый из них намерен выйти. Это было довольно сложно, но внедрялось в наши головы с такой неуклонной настойчивостью, что я помню все это до сегодняшнего дня, то есть почти через полвека.
Для быстрейшего усвоения «молодежью» всей этой премудрости, старший курс постоянно экзаменовал нас в любой час дня и ночи и в любом месте: в спальне, коридоре, столовой, курилке, уборной и в манеже; везде «сугубец» должен был быть готов перечислить гусарские или уланские полки, объяснить подробности той или иной формы. Словом, пока по всей такой науке молодые не сдавали экзамена у своего «дядьки», им не было ни отдыха ни покоя. Существовала, кроме этого, еще и неофициальная «словесность», менее обязательная, но все же приличествующая хорошо выправленному и «отчетливому» сугубцу. Она была отчасти характера анекдотического, отчасти философски-практического, в большинстве случаев малоприличного содержания, вроде «верха рассеяния». Корнеты считались «родившимися из пены Дудергофского озера» и являлись «офицерами» уже в Школе; что касается молодых, то они, в лучшем случае, по службе могли рассчитывать стать «штаб-трубачами через 75 лет службы при удачном производстве». В смысле предела своей власти над младшим курсом, старший, вопреки всем фантазиям и рассказам, был строго ограничен определенными рамками, переходить которые не имел права, под страхом лишения «корнетского звания». За этим строго следил «корнетский комитет» (возглавляемый выборным председателем), куда входили все юнкера старшего курса. Председатель корнетского комитета являлся верховным блюстителем и знатоком традиций Школы; компетенция его была неоспорима.
Согласно обычаю «корнеты» не имели права задевать личного самолюбия «молодого». Последний был обязан выполнить беспрекословно все то, что выполняли до него юнкера младшего курса из поколения в поколение. Но имел право обжаловать в корнетский комитет то, в чем можно усмотреть «издевательство над его личностью», а не сугубым званием зверя. «Корнеты», например, не имели права с неуважением дотронуться хотя бы пальцем до юнкера младшего курса, уж не говоря об оскорблении. Это правило никогда не нарушалось ни при каких обстоятельствах. Немыслимы были и столкновения юнкеров младшего курса между собой с применением кулачной расправы и взаимных оскорблений; в подобных случаях обе стороны подлежали немедленному отчислению из училища независимо от обстоятельств, вызвавших столкновение. В своей среде старший курс строго придерживался старшинства, свято соблюдавшегося в военной среде старого времени. Старшинство это в Школе, однако, базировалось не на уставе, а на обычном праве. Вахмистр, взводные и отделенные портупей-юнкера для старшего курса были начальниками лишь в строю, в обычном же общежитии со своими однокурсниками никакими привилегиями не пользовались; зато засевшие на младшем курсе «майоры» почитались выше «корнетов», а еще выше были «полковники», находившиеся в Школе по четыре года и, редкие «генералы», просидевшие по пяти. Последним младший курс должен был при встрече становиться во фронт. Все эти «чины», однако, приобретались в большинстве своем не за малоуспешность в науках или строю, каковые юнкера считались «калеками», а, так сказать, по линии традиций.
С назначением начальником училища генерала Марченко, в кавалерийском училище никогда не воспитывавшегося и потому охотно взявшегося за искоренение в нем старых обычаев, началась борьба с традициями. Как человек чуждый кавалерийской Школе, в прошлом не то лицеист, не то правовед, произведенный в офицеры из вольноопределяющихся и всю службу пробывший в Генеральном штабе, он не понимал значения «цука». Любимым наказанием генерала Марченко, в его совершенно безуспешной борьбе с традициями, было отчисление замеченных им в поддержке традиций юнкеров вольноопределяющимися в полки, на более или менее продолжительный срок. Такой изгнанник обыкновенно возвращался в Школу для продолжения курса, потеряв полгода, а то и год. Пострадавшие за традиции, вернувшись из полков, которыми они «командовали», — как выражались юнкера, — и носили вышеуказанные мною «высокие чины».
Помимо них были, хотя и редко, на старшем курсе так называемые «пассажиры», временные или постоянные. Это — юнкера, не удостоенные старшим курсом при переходе в свою очередь на старший курс «производства в корнеты Школы» из-за своей «корявости» или временно переведенные в это звание за провинности перед товарищами. Отношение к «пассажирам» со стороны старшего курса было товарищеское, в отношении же младшего курса они не пользовались никакими правами. На этой промежуточной роли я помню одного или двух юнкеров-иностранцев, плохо говоривших по-русски.
Была еще одна категория юнкеров, к счастью чрезвычайно редкая и в Школе не задерживавшаяся, а именно «красные» или на живописном языке Школы — «навоз». Это — господа, пытавшиеся «в чужой монастырь прийти со своим уставом», не желавшие подчиняться обычаям и традициям Школы. Они быстро исчезали из училища, не дождавшись перехода на старший курс.
Иначе и быть не могло в сравнительно небольшом кавалерийском мире. Тысячи нитей связывали Школу с жизнью кавалерийских полков. Поэтому человек, исключенный из товарищеской среды, не мог рассчитывать ни на что хорошее и в полку, если ему даже удавалось окончить училище, — ведь в полках была та же среда, что и в Школе, и те же самые взгляды на вещи.
Именно исключенные из товарищеской среды господа помещали в печати статьи и очерки о жизни Школы, пачкая ее незаслуженно и несправедливо в общественном мнении, чтобы оправдать самих себя. Большинство таких господ, черными красками описывавших жизнь в Николаевском кавалерийском училище, в действительности было непригодно физически и морально к службе в кавалерии и покидало Школу в два-три первые месяца пребывания в ней, так и не поняв, почему им там пришлось так туго. Весь же секрет заключался в том, что в первые недели училищной жизни, как начальство, так и старший курс, «грели молодежь в хвост и в гриву» с целью отбора способных выдерживать нелегкую службу из той сотни молодых людей. которые поступали на младший курс. Служба кавалериста, а тем более юнкера, обязанного стать через два года начальником и учителем молодых солдат, требовала большой физической выносливости, характера и упорного труда, на что далеко не все, поступавшие в училище, были способны. По этим-то причинам от 20, а иногда и до 40% молодых людей, поступивших на младший курс из кадетских корпусов, не выдерживало, уже не говоря о молодых людях «с вокзала», как именовались в Школе окончившие штатские учебные заведения.
Покинуть школу и вернуться, как говориться, а первобытное состояние, было можно в течение первых двух месяцев пребывания в ней, до принесения присяги младшим курсом. После этого юнкера уже считались на действительной военной службе и уйти из училища могли лишь вольноопределяющимися в полк. Поэтому-то в первые два месяца пребывания на младшем курсе так тяжело и приходилось «молодежи», которую «гнули и в хвост и в гриву», дабы заставить слабых физически и морально уйти из училища. Средство это было жестокое, но верное и испытанное; благодаря такой системе, из ста поступавших на младший курс, до принятия присяги, переводились в училища другого рода оружия от 15 до 25%; оставалось не более 75–80 человек, которые и представляли собой нормальный состав младшего курса Николаевского кавалерийского училища в мирное время.
Дрессировка, которой мы подвергались в помещении Школы днем и ночью, была жестокая и отличалась большим разнообразием. В нее входили и классические приседания, выполнявшиеся во всех углах и при всех случаях для развития «шлюза» и «шенкелей», и бесчисленные повороты направо, налево и кругом, чтобы довести нашу «отчетливость» до совершенства, и многое .другое. Курительная комната, спальни, коридоры и все прочие помещения были постоянной ареной этих занятий. Дежурные офицеры, посуточно находившиеся в помещении эскадрона, делали вид, что ничего не замечают, так как понимали и ценили эту систему, сочувствовали ей и сами ею в свое время были воспитаны. Надо при этом отдать полную справедливость старшему курсу в том, что он для дрессировки молодежи не жалел ни своего времени, ни сил, ни отдыха. С утра и до вечера можно было наблюдать повсюду картину того, как «корнеты», расставив каблуки и запустив руки в карманы рейтуз, трудились над молодежью во славу Школы. Такой труженик обыкновенно начинал с того, что, разведя каблуки, коротко звякал шпорами и командовал:
— Молодежь!.. В такт моим шпорам до приказания.
Немедленно комната наполнялась вокруг него четко «вращающимися автоматами. В спальнях некоторые переутомившиеся корнеты давали себе отдых, молодых впрочем, не касавшийся. Отдыхающий «офицер» лежал на койке, а рядом с ним два или три «сугубца», в интересах развития «шенкелей», методично приседали держа руки фертом в бока. Только после девяти часов вечера, перед тем как ложиться спать, в эскадроне прекращался всякий пук, и юнкера младшего курса могли отдыхать, лежа на кроватях, читать и делать все, что им угодно, никем и ничем не тревожимые. Перед сном, в 10 часов вечера, юнкера младшего курса были обязаны складывать на низкой тумбочке, стоящей у ног каждой кровати, свою одежду и белье в правильные квадраты, .причем нижним и самым большим был китель, затем, все уменьшаясь в размерах, рейтузы, кальсоны и носки. Поначалу, пока юнкера младшего курса не набивали себе руку в этом деле, «квадраты» были недостаточно правильными и тогда случалось, что дежурный по эскадрону портупей-юнкер будил виновника и заставлял его при себе заново складывать квадраты, в наказание давая ему один или два наряда.
На языке Школы, то есть особом кавалерийском жаргоне, на котором юнкера говорили между собой, почти всякое понятие и всякая вещь в училищном общежитии носили свои особые наименования. Так, начальник Школы назывался «сто пятьдесят большое», командир эскадрона — «сто пятьдесят малое», инспектор классов, полковник ген. штаба С. — «сто пятьдесят капонирное», старший врач — «сто пятьдесят клистирное», а сменные офицеры — «двадцать шесть». К химии, артиллерии, фортификации и прочим «некавалерийским» наукам можно было относиться с небрежностью, зато науки, имевшие прямое отношение к службе кавалерии, как езда, вольтижировка, военно-саперное дело, иппология и др. должны были изучаться не за страх, а за совесть и манкировать ими или — на юнкерском языке — «мотать», считалось непозволительным; и молодежь за попытки к этому строго наказывалась старшим курсом. Кадеты, переведенные в Школу по окончания курса, считались прибывшими из такого-то «болота», окончившие среднюю школу в штатском учебном заведении числились «прибывшими с вокзала». Шпоры и кителя могли быть только у «корнетов»; те же предметы на юнкерах младшего курса именовались «курточками» и «подковками». Зад юнкера младшего курса назывался «крупом» и так как полагалось считать, что молодой ездить не умел и потому натирал себе эту часть тела, то при каждой покупке чего бы то ни было в юнкерской лавочке ему вручалась обязательным приложением крохотная баночка вазелина для смазки воображаемых повреждений.
Молодого, обнаружившего неприличный аппетит за казенным столом, г.г. корнеты, чтобы научить приличию, после обеда вели в лавочку и там закатывали ему «скрипку»; она заключалась в том, что его кормили разными вкусными вещами, но в таком порядке, что он рано или поздно кончал «поездкой в Ригу», ему любезно предлагали после арбуза кильки, затем кефир, виноград, ростбиф и т. д.
Из четырех дверей, ведших в спальни эскадрона, где юнкера располагались повзводно, две были «корнетскими», равно как и половина зеркал-трюмо, там стоявших. Пользоваться ими младший курс не имел права. То же самое относилось и к курилке, где на полу имелась борозда, по преданию проведенная шпорой Лермонтова и потому именовавшаяся «Лермонтовской», за которую «зверям» доступ был запрещен.

Браво!!

Примерно тогда. Помнишь там крепкий грузин борзый был? Потом он не был борзым. Отучили.

Дедовщина была всегда в ВДВ но в разные годы по разному я служил в Хырове с 93г какраз период когда союз распадался и мои дембеля расказывали что всегда дедовщина была и прапора тожесамое

Абсолютно согласен с Мишей.
Отец служил , дядя служил.Не чего ужасного не рассказывали, кроме отдельных случаев.
Врать им незачем.Отец служил в 1979 дядя в 1970.Правда не в ВДВ но все равно.Тем более что говорить о ВДВ..
Зависит еще из-за части.Хотя я думаю что все части ВДВ нормальные.(если не прав то поправьте)