Критик? Или модный нынче - правозащитник?
Специально зарегистрировался, чтобы этот перл нагора выдать?
Иди карандаши заточи, и портфель приготовь к школе.

P.S. Извините, забыл написать сразу. Могила находится на минском колодищанском кладбище, участок - 25а, ряд - 1, место - 16. Это близко со входом "Вторые ворота", а захоронение на участке находится рядом с забором.

Здравствуйте.
Две недели назад был на кладбище на могиле своей матушки. Случайно (искал могилу соседки по дому) увидел могилу офицера-десангтника.
На памятнике значится надпись: Коржов Станислав Кириллович 26.04.1949 – 20.09.2014.
В Нете нашёл про этого офицера:

Выпускник Минского Суворовского училища. Его фамилия значится на сайте «Белорусский Союз офицеров и кадет, [URL=http://belkadet.by/o-soyuze/vypuskniki-minskogo-svu/12-vypusk/1-rota]1 рота 12 выпуск»[/URL].

Был он в числе первых из принятых на факультет разведки спецназ в Рязанском воздушно-десантном училище в [URL=http://mnsvu.org/index.php/option/content/task/view/id/466]1968 году[/URL].

Оттуда:
[QUOTE]Особо следует заметить, что офицеры спецназа ГРУ – в основном, выпускники суворовских училищ.

Факультет разведки спецназ был создан в Рязанском воздушно-десантном училище в 1968 году. Десантное училище как нельзя лучше подходило для того, чтобы в его состав вошел такой факультет, поскольку спецназовцы форму носили десантную, также, как и десантники совершали прыжки с парашютом, и поэтому не выделялись из общей массы курсантов.
Первый набор курсантов-первокурсников составил один взвод и состоял на 85% из выпускников суворовских училищ. Второй взвод был набран из второкурсников Рязанского ВДУ. Последующие наборы до 1981 года составляли по одному взводу и четыре взвода четырех курсов составляли 9 роту.
В состав первого набора вошли и выпускники Минского СВУ. Это ныне офицеры запаса полковники Станислав Коржов, Сергей Горенков и майор Вячеслав Клементьев.
Курсантами последующих наборов были полковник Владимир Бородач – командир 5 ОБрСН в Марьиной Горке (под его командованием эта бригада была признана лучшей в структуре ГРУ) …[/QUOTE]

Его имя можно найти в книге «Никто, кроме нас», изданной в РВВДКУ в [URL=http://www.rvvdku-vi.ru/assets/files/95let5.pdf]2013 году[/URL], в разделе «Выпускники училища, окончившие училище с Золотой медалью и дипломом с отличием».

Сегодня взял фотоаппарат, снял.
Думаю, кто-то знал этого офицера. Увидит это сообщение, вспомнит, помянет.
Всем здоровья и долгих лет.

С интересом прочёл, очень много нового чего не знал. Отличная статья!
Руслан Шадиев, спасибо!

Приобрёл фрачник 339-го ВТАП г. Витебск. Не хвастовства ради. Но во время службы именно они возили нас на учения "ЩИТ-82".
А вообще они летали туда, где сам чёрт побоялся бы показаться. Это Афган и другие горячие точки планеты.

Серёга, не надо волноваться, всё под контролем. :)
Ладно, с Венгрией я ошибся, поэтому как настоящий мужик слова свои забираю :oops:. А вот как болгарин из Равнца мог увидеть разбитую БМД 217-го полка, десантировавшегося в другом районе, не могу понять. :wacko: Это ж каким зрением необходимо обладать? Не думаю, что он про это мог узнать в то время из вечерней прессы. :D

[QUOTE]Sorr
[COLOR=#161616]Мы в Болгарии были не одни.Там ещё был 1 батальон 39 ОДШБр из Хырова, а БМДешка у 217 полка разбилась. А болгары нас по подразделениям не разделяли.
[/COLOR]
[/QUOTE]

Ну, в Равнце мы были одни, а БМДэшка 217-го полка разбилась в Венгрии под городом Секешфехервар.

[QUOTE]Sorr[/QUOTE]
Серёга, что-то не понял. Этот болгарин что-то трындит. Какая ему машина разбитая привиделась? Мы же были там "пешими по-конному". Т.е. боевых машин не было.

[QUOTE]Синий пишет:
Книга о снайпере и разведчике Феодосии Смолячкове,погибшего при защите Ленинграда.Ему было 18лет. .
[/QUOTE]У нас в городе (кстати, в одном из немногих городов СССР) одна из улиц названа именем этого парня, Феодосия Смолячкова. Слава ему и почёт!

[QUOTE]стрелокъ пишет:
Дружище Tar, спасибо за труд! Спасибо за знакомство с Поэтом, Солдатом и Человеком!
[/QUOTE]
Спасибо, братишка!

Вот, пожалуй, и всё. Окончание последней книги состоит из политических стихов. Ну, это уже на любителя.

P.S. В стихах встречаются названия городов Восточной Пруссии: Толькемит и Браунсберг.  Для справки Толькемит – Толькмицко (Tolkmicko), Браунсберг –  Бранево (Braniewo) находятся на территории Польши.

[B]НА ПЛАЦДАРМЕ[/B]
[I]Капитану-лейтенанту Василию Шкаеву[/I]

Кто там командовал?.. Никто не командовал:
всех офицеров повыбило в первом бою.
Злость обуяла… да та ещё гордость матросская,
что просыпается резко – с разрывом гранаты:
–  Полундра! Вперёд!..

Фрицы притишили бег. Дрогнули было.
Только таких сволочей на испуг не возьмёшь!..
Вот и схлестнулись – там, где обрыв у реки,
белый песочек внизу, –  с цепью мышиных шинелей
бушлаты балтийские.

Дрались по-флотски – работали сосредоточенно:
лихо, без страха, с единым желаньем – убить!
И по реке разносились: лязг штыковой, удары
прикладов, одиночные выстрелы, всхрипы, мат,
возгласы боли…

Сбросили в реку. А сами – вверху, над обрывом.
Клёши обтёрханы, кровь на руках и винтовках, –
и, как бывало в атаках, не сразу и поняли,
что́ это фрицы внизу, по колено в воде,
лапы задрали?..


[B]ЛОЖКА[/B]

Мать честна! – утерял ложку… Носил за правой обмоткой,
прошёл с нею, можно сказать, огонь, воду и медные трубы –
всю Беларусь, от Калинковичей до Острува Мазовецкого, –
а в Польше – посеял.

И где, как – ума не приложу!.. Может, когда ползали
в боевое охранение, но скорее всего – третьего дня,
когда ходили накатывать блиндаж командиру батальона
сосновыми кряжами.

Делать нечего: привезут обед – все едят нормально,
а я суп хлебаю через край котелка, а пшённую кашу
или пюре из сушёной картошки пальцами выгребаю –
как поросёнок какой!

Можно, конечно, и подождать, пока кто управится,
ложку ребята одолжат, –  да ведь остынет пища,
и брезгую я, если честно, и чинарики чужие докуривать
и есть чужою ложкой.

А какая ложка была!.. Нет, не та, не столовская,
узкая и остроносая, –  самодельная: круглая, забористая,
танкист один подарил, спас я его из горящего танка.
И нате вам – утерял…


[B]* * *[/B]

Сколько волков расплодилось за эту войну –
спасу нет!
Ну и хотя не окопникам остерегаться волков,
а приходится…
Около фронта не встретишь – в ближнем тылу
ошиваются:
рыскают, твари, у зимних дорог и тропинок
и нападают
на одиночных бойцов, одиночные сани
из засад.
И ни хрена не боятся винтовочных выстрелов:
свыклись,
так же как свыклись и люди, с войной.


[B]СОЛНЦЕ ПОБЕДЫ[/B]

[I]9 мая 1945 года. Восточная
Пруссия. Город Толькемит. Два
часа дня. Крики и стрельба в
честь Победы, которые бушевали
всё утро, утихли…
[/I]
Мир сегодня от края до края
Ярким солнечным светом облит
И, до самой души проникая,
Чем-то большим, чем радость, дарит.

Так торжественно, тихо, спокойно.
И такая безмерная высь.
Что мне кажется –
Только сегодня
На Земле
Зарождается
Жизнь.

[B]ВЕЛЬКОЛЯС[/B]

Вот и всё…
Колонна – на походе.
Девушки, не забывайте нас!

Обступила русские подводы
польская деревня Вельколяс.

Мы стоим, обнявшись у овина.
И, подняв печальные глаза,
девушка по имени Марина
что-то мне пытается сказать.

Не помогут нам ни бог, ни нежность.
Никакие не спасут слова:
вспыхнула любовь жолнежа
так же вдруг, как вдруг оборвалась…

Ничего вокруг не ощущаю.
И такой захлёстнут я тоской,
будто не с Мариной я прощаюсь,
а прощаюсь с собственной судьбой.

А она всё шепчет, шепчет глухо:
–  Сбереги их, Езус, сбереги!.. –
И дрожит на смуглой мочке уха
камешек дешёвенькой серьги.

Я сюда уж не вернусь, наверно.
Не увижу больше этих глаз.

Будь же ты благословенна,
польская деревня Вельколяс!


[B]ЧП[/B]

У нас в полку произошло ЧП –
танкисты спёрли Таньку из санроты:
подъехали к санротовской избе,
в машину Таньку и – «Привет, пехота!».

Майор рассвирипел:
–  Догнать! Отдать под суд! –
Но как ты их, едрёна вошь, догонишь,
когда у них теперь другой маршрут –
куда-то, говорили, под Воронеж.

И, плюнув, успокоился майор.
В конце концов, решил он очень здраво,
что Танька хоть и редкая шалава,
но увезли её не на курорт.

Однако он с начальником медслужбы
довольно долго резок был и груб:
–  Тебе охрану выделить не нужно?
А то гляди – санроту всю сопрут.


[B]* * *[/B]

Возвращаюсь как-то вечером в землянку
и вижу –
спит на моей койке какая-то девушка.
–  Вы кто такая? Как сюда попали? –
Просыпается:
ба! да это военфельдшер Маргарита Манкова –
новая хирургическая сестра из полковой медсанроты,
миловидная, доложу вам, шатенка с фигурой Афродиты.

Спустила ноги на пол, одёрнула юбку на коленях
и говорит таким тоном, словно пришла узнать, который час:
–  Товарищ военврач, я решила выйти за вас замуж. –
Я как стоял, так и сел на ящик с медикаментами.
A она продолжает, как ни в чём не бывало:
–  Если вы на мне не женитесь, я не знаю, что я с собой сделаю!
Мужчины проходу не дают, пристают, а если я выйду замуж,
приставать не будут.

Наконец я обрёл дар речи:
–  Но почему именно за меня? –
И слышу потрясающий по своей логике ответ:
–  Потому что вы мне нравитесь.
–  Но, простите, я вовсе не собираюсь жениться. –
И опять –  ответ:
–  Придётся, товарищ капитан, если хотите спасти меня.

–  Но почему бы вам не выйти замуж за одного из тех,
кто вам проходу не даёт? –
И опять – ответ, потрясающий по своей логике:
–  Да потому что они все нахалы! –
Тогда я говорю:
–  Этого быть не может, чтоб все! –
Но она отбивает и эту мою контратаку:
–  Я лучше вас разбираюсь в таких вопросах, товарищ капитан.

Я наконец поднимаюсь с ящика с медикаментами:
–  Хорошо, хорошо, я подумаю, а пока идите к себе в санроту…
–  Но я пришла жить у вас, видите –
даже вещи принесла.

Эту ночь я провёл у своего друга – начфина,
а когда утром пришёл в штаб, встретил замполита:
–  Слушай, капитан, ты что разводишь в нашем полку аморалку?
–  Не понимаю вас, товарищ майор!
–  Ах, не понимаешь?.. А я только что видел, как около твоей землянки
умывалась военфельдшер Манкова. –
Я хотел рассказать ему, как всё это случилось, но он и слушать не стал.
–  Не оформишь связь законным образом – будут неприятности.


[B]* * *[/B]

Как на формировке в Старой Буде
полюбила девушка солдата…
Никогда я в жизни не забуду
Зойку-санитарку из санбата.

Разбитная тульская сестрёнка
с розовым припудренным лицом,
в выстиранной старой гимнастёрке,
туго перехваченной ремнём.

Вечерами по тенистой стёжке
мы бродили с нею за рекой,
и её шершавые ладошки
пахли свежим мыло и травой.

Оплывало олово заката,
сырость наползала из болот, –
от девичьих от плечей покатых
исходило ровное тепло.

И на сердце было так покойно,
словно в мире не было войны,
словно, пережив уже все войны,
мы о них и думать не должны…

Как на формировке в Старой Буде
пожалела девушка солдата, –
никогда я в жизни не забуду
Зойку-санитара из санбата!


[B]ЛЮБА, ГОСПИТАЛЬНАЯ СЕСТРА[/B]

Ах, не одного приворожили
эти невозможные глаза –
трепетные, синие, большие,
как на древнерусских образах.

Словно в бочагах с водою вешней
небосвод качнулся – и затих…

Вот с таких, как ты,
земных и грешных,
и писались облики святых.

[B]ВСТУПЛЕНИЕ В БРАУНСБЕРГ[/B]

    Города Восточной Пруссии встре-
    чали нас кладбищенской тишиной:
    дома целы, а жителей почти ни
души, угнаны гитлеровцами в глубь
Германии.

Люди ушли, а город остался.
Мёртвым, закованным в камень пространством,
телом, лишённым души.

Жутко бродить в этом городе гулком
по площадям, по пустым переулкам –
жутко, что нет никого.

Хоть бы в саду перед белым окошком
жалобно, что ли, мяукнула кошка, –
нету и кошек, представьте!

Только вороны над ратушей хмурой,
крытой внаклад черепицею бурой,
каркают хрипло и зло.


[B]СЛАВЯНЕ ПОД КЕНИГСБЕРГОМ[/B]

По Восточной Пруссии, асфальтом,
средь немецких стриженых равнин,
в фаэтоне с вещевым хозяйством
догоняет полк свой славянин.

Фаэтон в порядке!.. На резиновом
мягком подрессоренном ходу., –
для военных целей реквизирован
в 45-м радостном году.

Ничего устроился с комфортом.
Восседает словно фон-барон.
Рядом с вещмешком его потёртым
празднично играет патефон.

Патефон отобран по закону:
это наш, советский инструмент,
и пластинки тоже все знакомые –
Лидии Руслановой концерт.

Фриц, видать, огромный был любитель
Музычку послушать перед сном,
и в посылке с фронта сеё грабитель
в фатерланд отправил патефон.

Сколько же их было мародёров!
Что приметят – тотчас отберут,
и без всяких долгих разговоров:
–  Матка, дай! А то пук-пук, капут…

Нынче справедливость восстановлена.
больше не пограбите – шалишь!
Нет, не ваши танки рвутся к Ховрину –
наши к Кенигсбергу подошли.

И с пластинки, с глянцевого круга, –
на сердечный полный разворот,
эх, на всю на прусскую округу
Лидия Русланова поёт:
«Жигули вы, Жигули,
До чего вы довели!..»



[B]ГОРОД ВЕТКА[/B]

Здесь шли ожесточённые бои…
И до сих пор, спустя уж треть века,
душа, как обожжённая, болит,
когда кондуктор скажет: –  Город Ветка!

С годами время память притупило.
Но лишь блеснёт на Сож-реке вода –
и снова наплывает то что было,
как будто не кончалось никогда.

Я помню: мы не плакали в ту пору,
хотя бывало в пору ворот рвать.
А нынче  –  подступают слёзы к горлу,
и с ними не возможно совладать.

Пылит на марше сапогами время.
и скоро наш придёт последний час,
и мы сравняемся судьбою с теми,
что здесь легли гораздо раньше нас.

Но вечно будет солнечным пожаром
над Веткой каждый день вставать заря, –

и значит, воевали мы не даром,
и значит, жизнь мы прожили не зря.


[B]ПИСТОЛЕТ-ПУЛЕМЁТ ШПАГИНА № 1961[/B]

Не смерть страшна. Тоска –  страшнее…

И, взяв из пирамиды ППШа,
уйдёшь в глухой конец траншеи
и, стиснув зубы, не спеша,
перекрестишь огнём из автомата
и ночь и звёзды –
    вдоль и поперёк!..

И расползётся серенький дымок.
И порохом потянет горьковато,
а перегретым маслом от ствола.
И запахи машинного тепла
свершат своё немое колдовство, –
и острое почувствуешь сродство
с свирепым постоянством ППШа.

Вернувшись,
в сонном храпе блиндажа
достанешь шомпол, ёршик и протирку,
присунешь ближе тусклую коптилку –
и будешь,
успокоено и долго,
вздыхая временами только,
перетирать и чистить автомат:

товарищ мой окопный, друг и брат!



[B]МИНОМЁТЫ 82 ММ[/B]

Команда – как звенящая струна:
–  Осколочными! Залпом! По пехоте!.. –
И девять мин стального чугуна
мелькнут из девяти стволов минроты.
И с промежутком в несколько секунд,
повтором отработанного штампа,
сухое небо, хлопнув рассекут
ещё, быть может, три-четыре залпа.
И в ожиданье – пот покроет лбы.
У миномётов станет тихо.
Как доги  –  воронёные стволы
присядут чутко на опорных плитах…

А там, вдали, за рыжим косогором,
где движется в атаку немцев строй,
вдруг по ушам бегущих гренадёров
ударит низвергающийся вой.
И лопнет, как звенящая струна.
И вспухнет грязно-жёлтыми дымками.
И девять мин стального чугуна
рванут у гренадёров под ногами.
И с промежутком в несколько секунд,
обвалами карающего воя,
раздавят, раскромсают, рассекут
нейтралку с окровавленной травою…

И остановит гренадёров смерть.
И возликует наша оборона.
И на траве останутся чернеть
тарелки минных выжженных воронок.


[B]* * *[/B]

Последний шанс!.. Не ждать, пока прикончат,
а броситься внезапно на конвойных. Их двое:
спереди и сзади – с винтовками наперевес.
Они не ждут, конечно, нападенья – и думают,

что русский отупел от ожиданья смерти
и безоружен… Они не знают, что такое
последний шанс. Сейчас ты объяснишь им это,
когда дотащитесь до поворота – и переднего

прикроют кусты орешника: тогда, присев,
как будто заправляешь шнурок в ботинок,
дождись, чтоб задний подошёл поближе, –

и, резко обернувшись, швырни ему под ноги
с размаху, как гранату, свой шанс последний –
надеждой лютой налитое тело.

[B]Д.А.К.[/B], спасибо, конечно. Но не надо.
Такое можно посвящать только тем с кем ты был там. Тем более, эту впечатлюшку ты уже посвятил Х.А.Н. и солдатикам, которые если что, вполне могли стать косцами. А в десанте приказ командира - это точно: расшибись, но выполни. От приказ косить - не откосишь.
С уважением.

[QUOTE]Д.А.К. пишет:
у меня слог с детства тяжеловат для описаний...звиняйте.
[/QUOTE]Ой, не надо скромничать. Классно было написано и с отличным слогом. Так что удалённую впечатлюшку на бис просим в студию.
Если не сохранилась, могу заслать её копию из рассылки, пришедшей мне на e-mail, в личку.

О, а зачем Д.А.К. свою впечатлюшку убрал? Классная была история.
Д.А.К., возвращай назад.

[B]* * *[/B]

   Очистка от противника траншей –
гранатами, штыками, финками,–
и топчем, топчем трупы егерей
армейскими тяжёлыми ботинками.

   Ответят за войну и за разбой!
Мы их живыми, гадов, не отпустим.
Мы их потом, когда окончим бой,
как брёвна, выбросим за бруствер.

[B]РАЗМЫШЛЕНИЯ О РУКОПАШНОМ БОЕ,
ОРГАННОЙ МУЗЫКЕ И ВОЙНЕ В ЦЕЛОМ[/B]

Вы когда-нибудь видели, как дерутся пьяные?
Отвратительное зрелище, не правда ли?..
Так вот,
рукопашный бой – куда отвратительней.

Вы когда-нибудь слушали органную музыку?
Величественно, не правда ли?..
Так вот,
рукопашный бой – величественней.

И это совмещение несовместимого
погубит войну,
потому что человечеству, в конце концов,
осточертят пьяные драки под органную музыку.

[B]* * * [/B]

   Беда! –
ветром с нейтралки несёт таким трупным
смрадом – задыхаемся, хоть противогазы
натягивай… Не то что от еды и питья –
от курева выворачивает кишки.

   –  Эй, вы! –
кричим фрицам,–  убирайте своих мертвяков.
–  Убтрайт ви! Сам шиссен – сам убирайт!.. –
Да мы б убрали, но едва вылезем из траншеи –
открывают пулемётный огонь.

   Вот бы,
думаем, переменился ветер!.. А он и впрямь
переменился, и всю вонь понесло на фрицев.
–  Рус,–  заорали они,–  нихт шиссен, ми убирайт!
–  Ну нет! Теперь нюхайте!..

   После
смекнули: а что, как ветер опять сменится?..
И согласились: –  Хрен с вами, убирайте!
Не бойтесь: стрелять,  шиссен , нихт, не будем.
Не меряйте нас на свой аршин.

[B]НА ВОЙНЕ, КАК НА ВОЙНЕ[/B]

В стороны отложены лопаты.
И с завидным рвением
на переднем крае два солдата
выясняют отношения.

Что они уж там не поделили,
прокурор и тот не разберёт! –
то ли сухари у них стащили,
то ли котелки им подменили,
то ли – совсем наоборот:
Иванов с Петровым,
всем известно,
в роте самый муторный народ.

Дело, словом, тёмное…
Но только
с полчаса, наверное, уже
выясняют отношенья Колька
с Петькой на переднем рубеже.

А война – само собой – идёт.
Ганс из пушек по траншее бьёт.
Только Петька с Колькой –
нуль внимания:
хрен с тобою – молоти, Германия! –
потому что Иванов с Петровым,
не скажи – обстрелянный народ.

А вблизи расколется снаряд –
плюх в траншею
и лежат сопят…
–  Колька, жив?
–  Живой. А ты как?
–  Вроде.
–  Ну, порядок!.. –
И давай опять
жгучие проблемы выяснять.

Ну а если ганс почнёт гвоздить
так, что – будь здоров, почтение! –
Колька выражает осуждение:
–  Ох и паразит, на самом деле –
не даёт людя́м поговорить!

–  Он такой…–
согласно вторит Петька:
тут у них противоречий нет.
–  Но ты погоди,
ты мне ответь-ка,
не вяжись, как баба в перебранку,–
ежели не ты,
какой же шкет
замотал консервов банку?..

В сторону отложены лопаты.
Языком работают солдаты.

[B]* * *[/B]

Героев делала война, но награждало начальство.
А поскольку между войной и начальством есть разница,
то и получилось, что одни герои – такие, какими их
хотело видеть начальство,
а другие – те, которых сделала война.
Последних больше, но награждены щедрее – первые.

[B]* * *[/B]

Я был на той войне, которая была.
Но не на той, что сочинили после.
На такой войне я не был.

[B]* * *[/B]

– Товарищ полковник! Там снайпер. Пройти невозможно.
– Давайте проверим: пошлите солдата.
– Вы убедились, товарищ полковник?
– Пошлите второго: возможно, случайность.
– Товарищ полковник!..
– Пошлите и третьего: для подтверждения.
– Ну что вы молчите, комбат? Вы правы: там снайпер.

[B]КОСТРЫ 42-ГО ГОДА
ПОД СТАРОЙ РУССОЙ[/B]

Лес трещит от мороза – как будто в лесу кто стреляет.
Забивает дыханье январская лютая стынь.
У дороги лесной, не дойдя до переднего края,
жгут бойцы на привале свои фронтовые костры.

Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.
Над дорогой бледный серпик иззябшей луны.
Остаётся меж нами и этой треклятой войною
километров двенадцать, не больше, морозной лесной
тишины.
Ночью будем на месте. А утром пойдём в наступленье.
Станем вязнуть в снегу, пот и кровь утирая со лба.
И потянутся по лесу, но теперь уж в другом направленье,
вереницы израненных, злых молчаливых солдат.
И опять добредём до знакомых вчерашних стоянок.
И раздуем костёр, и усядемся тесно вокруг,
сунув прямо в огонь – отрешённо и деревянно –
головешки негнущихся, обмороженных рук…

Ох какая зима! Ох какая свирепая стужа!
Примерзает душа к позвоночнику мутной сосулькой.
Да, конечно, фашистским собакам приходится туже,
но и нам – не дай бог! – сиди у костра и не булькай.
Не спасают ни ватные брюки, ни валенки, ни полушубки.
Да и что они могут, когда всё мертвеет окрест,
ну а мы днём и ночью в снегу, на морозе – какие уж
                           сутки,
страстотерпцы, несём свой судьбою назначенный крест.

…Гаснут зимние сумерки. Небеса налились синевою.
Над дорогой повис бледный серпик иззябшей луны.
Снег скрипит, как резиновый, под солдатской ногою –
и морозное эхо звенит средь лесной тишины.

[QUOTE]стрелокъ пишет:
Книги Юрия Белаша надо переиздавать! И чтоб тираж был побольше! Кроме всего прочего, я в жизни не встречал такого оригинального способа повествования! Tar, дружище, коли не лень, выкладывай дальше!
[/QUOTE][B]стрелокъ[/B], дружище, конечно же не лень. Как только будет появляться время, буду это делать.

[B]* * * [/B]

Пусть пишут, что хотят…
Но я-то знаю,
как надо и не надо воевать,
чем отличается обстрелянный боец
от своего зелёного собрата:
бывалый – бережёт себя в бою,
он осторожен и предусмотрителен,
он даже может показаться трусом
тому,
кто ни хрена не понимает
в коварной диалектике войны
и кто горазд победу добывать
не вражеской – своею кровью…

[B]В ОКРУЖЕНИИ[/B]

Одиночества я не боюсь.
Я боюсь без патронов остаться.
Без патронов – какой я солдат?
А с патронами можно прорваться.
Потрясу у погибших подсумки.
Да и карманы проверю.
И пойду, наподобие зверя,
прямиком – по лесам и болотам.
Буду я, сам за себя отвечая,
под бурчание в брюхе брести, –
и пускай, кому жизнь надоела,
повстречается мне на пути!..

[B]ХАРЧИ[/B]

(Диптих)

[B]1[/B]

Ну, делать нечего!.. Пора сдаваться в плен.
Их трое. На повозке. Пожилые.
Везут чего-то. И кажись – харчи!

И выхожу один я на просёлок.
Винтовки нет, подсумка тоже, распояской:
архаровец, алкаш, бродяга!

– Зольдатен, гутен таг! Них шисен! Их сдаюсь!.. –
И лапы задираю – и стою
распятый, как Иисус Христос.

Подходят. Карабины – за спиной.
– О, рус, плиен? Дас ист зер гут! –
И хлопают, улыбаясь по плечам, –
ну, суки, словно в гости препожаловали!

А я медаль снимаю с гимнастёрки:
– Прошу вас! Битте! Маин сувенир, –
и отвожу за спину руки – как положено.

Я знаю, на какой крючок ловлю я рыбу:
медали их – медяшки против наших!
И – головы впритык – разглядывают «За отвагу».

Я вынимаю финский нож из ножен,
надетых сзади на брючной ремень,
и трижды атакую – стремительно, безжалостно!..

[B]2[/B]

Месяц назад – я подался в деревню.
Вышел старик:
       – Ну чего тебе тут?..
А-а отощал. Побираешься, значит!
Выдали нас на съедение германцу –
ну и теперича мы и харчуй?..
Нет, не получится, мать твою душу!
Может, и сын мой таскается с вами,
встренешь –  не пущу на порог…
Хо! – и медальку, гляди, нацепил.
Понаделали вам всяких медалев,
а воевать – ни хрена не умеете…
Вот тебе парень махры на дорогу,
харч – у германца… Бывай! –
Ну и дверями он так саданул,
что на печи ребятишки заплакали.

На другой день в первый раз я и пошёл харчиться
к фрицам.
   Ничего! – только хлеб пресноватый да в консервах
                               много перцу.

  [B] * * * [/B]

   Когда командир роты
начинает заполнять наградные листы,
Никита Ярыгин – тут как тут:
– Товарищ лейтенант, мне б «За отвагу»… –
Кого другого лейтенант шуганул бы так,
что тот заикаться стал, как контуженый,
но Никиту терпит: пулемётчик –
редкий, милостью божьей!
– На кой тебе медаль? К большому ордену представлю.
– Не хочу орден, – канючит Никита, – хочу медаль…
– Так у тебя ж их и так уже четыре!
– Ништо, это не водка, нормы нету… –
Лейтенант начинает заводиться,
хватает кулаком по ящику:
– Ну на что это похоже – клянчить награды?! –
Тогда и Никита меняет тон, и лицо у него
становится как в бою, за «максимом»:
– Да меня ж убьют сто раз, пока я дождусь того ордена!
А медаль – командир полка даст, –
Лейтенант качает головой:
– Ну и порядки на святой Руси!

[B]ЯЗЫК ВОЙНЫ[/B]

               Одного жаль – в БОРИСЕ моём
               выпущены народные сцены да матер-
               щина французская и отечественная.
                               А. Пушкин

   – За Родину, товарищи! Ура!..
И дальше – мат такой, что вздрогнет небо.
И тот, кто скажет мне, что я – соврал,
тот, значит, никогда в окопах не был.

   Бои, походы – ох как нелегки!..
И вряд ли можно было усомниться,
что если камни бы имели языки,
то камни тоже стали б материться.

   Есть у войны присущий ей язык.
Язык борьбы. Язык сражений.

Когда под рёбра всаживают штык –
тогда не до изящных выражений.

[QUOTE]стрелокъ пишет:
"... Я сидел, как в окопе под Курской дугой..." Именно так ощущаю себя, читая строки Юрия Белаша. Чувство такое, что вот оно- рядом...
[/QUOTE][B]стрелокъ[/B], дружище, мои два деда погибли на той войне. Один погиб безвести, второй - от ран в госпитале уже после войны, и был похоронен в Минске.
Сам когда читаю эти стихи, ощущаю себя там. Благодаря стихам Юрия Белаша узнаю что видели и чувствовали мои деды на той войне.

[B]* * *[/B]

Наш полк стоял в резерве, за рекой –
в весёлом молодом березнячке.
Мы целую неделю отдыхали:
топили бани, мылись. Вечерами
киномеханики крутили «Два бойца», –
и мы беззлобно ржали, наблюдая,
как Марк Бернес стрелял из РПД –
ручного пулемёта Дегтярёва:
строчил напропалую, без прицела,
и даже левый глаз не прикрывал,
и немцы так картинно помирали
под этим маркбернесовским огнём…

Затем – неделя смотров и проверок.
С утра до вечера – как это? и как это? –
комиссии, комиссии, комиссии
из армии, из корпуса, полка…
И так нас эта публика замучила,
ну прямо хоть в траншеи убегай!

Но наконец – последняя проверка
перед обедом. Славный был денёк –
июньский, солнечный, нежаркий.
Мы выстроились в «в полном боевом» –
с винтовками, с примкнутыми штыками,
шинели в скатках, вещмешки, подсумки,
сапёрные лопатки и надоевшие вконец
противогазы. на нас –
идущей умирать и побеждать пехоте…

[B]* * * [/B]

У врача не найдётся ни сил и не времени
выяснить, что с тобой: в медсанбате –
запарка, раненых – сотни. Лишь рукою
махнёт: «Безнадёжен!» – и тебя отнесут
санитары в палатку, где санбатовский морг,
и положат меж мёртвыми и умирающими.
А ты ночью проснёшься и завопишь: «Жрать хочу!» –
и упишешь за милую душу котелок
медсанбатовской каши с черняшкой – и по новой
уснёшь, как ни в не бывало,
меж мёртвыми мёртвым сном:
                   переутомление!

[B]* * * [/B]

Как мы воюем?..
           А ты у фашистов спроси,
Только не до, а потом – после боя:
чтоб от них какой правды добиться,
надо всегда после боя их спрашивать.

Ты среди нас поприсутствуй незримо
и погляди как-нибудь незаметно,
как – ну хотя бы в траншейном бою –
рота ворвётся во вражьи окопы.
Думаешь, фриц задерёт сразу руки?
Как бы не так! – эта публика наглая.
Им, пока душу не вытрясешь,
не объяснить, что такое война.
И, наливаясь привычной яростью,
так же привычно работают руки, –
пулей, гранатой, штыком и прикладом
в чувства приводим арийскую сволочь.
Трупы чернеют в ходах сообщений,
толовым дымом курятся землянки…

Ну и теперь, если пленные будут,
ты и спроси у них –
           как мы воюем!

[B]РАССТРЕЛ[/B]

Он принял смерть спокойно.
Спокойно глядел,
как немцы подравняли короткий строй,
привычно взбросили к плечу винтовки,
прицелились –
и по команде «Файер!»
придавили спусковые крючки…

Но когда
офицер подошёл к распластанному трупу,
чтобы убедиться, что русский мёртв,
он даже вздрогнул от неожиданности:
не вечный покой, а ненависть –
лютая ненависть была на лице русского.

Офицер с раздражением пнул голову,
но шея не успела задервенеть,
и голова возвратилась в прежнее положение.
[B]
* * * [/B]

Когда ты убиваешь врага в бою, ты не можешь быть уверен,
что убьёшь его, а не он тебя, – и потому ты не чусвствуешь
себя убийцей… Но почему т ы не радуешься, когда после боя
приходится подчас расстреливать безоружного врага, хотя
ты хорошо понимаешь, что в бою он мог убить тебя?..

[B]* * * [/B]

По утрам Лёха говорит сержанту:
– Ну, я пошёл на физзарядку.
– Валяй! – разрешает сержант. – Заряжайся…

Лёха топает ходами сообщений в овраг,
лепит смолой к сосне трофейную открытку:
Гитлер стоит руки в боки и лыбится, сука!
   Лёха приступает к упражнениям:
стрельба из винтовки лёжа, с колена и стоя –
обойма патронов на каждое упражнение.
Потом умывается из родничка – водные процедуры! –
   и возвращается в траншею.

Там уже  принесли завтрак, Лёху встречают весело:
– Как здоровье у Адольфа? Не жалуется?.. –
Лёха вытаскивает из кармана остатки открытки.
   – Никак рекорд? – говорит сержант.
– Точно, – кивает Лёха. – 15 очков из 15 возможных.
Ну, командир, нынче тому фрицу-пулемётчику,
что угробил Вальку Бересова, будет капут! –
   И приступаем к приёму пищи.

[B]* * *[/B]

Выбора нет – надо прикинуться убитым:
старая солдатская хитрость! – лягу у свежей
воронки, рядом с погибшими, где крови побольше,
присыплю себя землёй, а каску и лицо
       вымажу кровью.

Фрицы, как всегда после боя, вынесут к дороге
мёртвых своих и раненых – и станут ожидать
обоз, довольные успехом, смеясь и покуривая
и отрядив двух или трёх прочесать не спеша
       остывающее поле боя.

Я дождусь, когда они подойдут поближе.
А как подойдут – шаря по карманам убитых, –
пиная сапогами и пристреливая раненых, –
я  и врежу по ним внезапно с нахлёстом
       очередью из ППШа.

А там пускай потом поднимают гвалт! –
орут, стреляют, преследуют: от дороги до меня
не меньше километра, – не успеют, я раньше
уйду лощинкой в лес, испортив им, сволочам,
       собачье торжество.

[QUOTE]стрелокъ пишет:
[QUOTE]Tar пишет:
терпеть ненавидел "дедушек" в ушитых хэбчиках
[/QUOTE]
А наш зампотех (кмс по боевому самбо) не переваривал гнутые на дембельский манер кокарды. Распрямление происходило за две секунды не отходя от кассы прямым поставленным ударом в лобешник. Боец в ауте, зато кокарда в порядке .
[/QUOTE]Помню, помню! :D У нас таким образом дедушки "опухшим" молодым равняли звёздочки на пилотках. След на лбу оставался примерно на неделю.

[QUOTE]стрелокъ пишет:
Читаю- и оторопь порой, и мурашки по коже...
[/QUOTE][B]стрелокъ[/B], дружище, у самого так же. Да, эти стихи цепляют.

[B]ВОСКРЕСШИЙ ИЗ МЁРТВЫХ[/B]


Его посчитали убитым…
И, все документы забрав,
ушли по дороге размытой,
в воронке землёй забросав.

Но он оказался живучим –
откуда и силы взялись! –
и выбрался из-под липучей
холодной липучей земли.

Он был оглушён и контужен,
и долго не мог он понять,
кому и зачем было нужно
живого его зарывать.

А понял – и грудью на пашню:
«Ремень где, медаль, сапоги?!»
И так ему сделалось страшно,
что лучше б он вправду погиб.

Уж лучше и вправду навеки
ему земляную дыру,
чем так вот случайно, нелепо
остаться в фашистском тылу!
Куда он теперь –
безоружный,
оглохший,
в грязи
и босой?

Себе самому-то не нужный –
кому же он нужен такой?..

Смеркалось.
С тоскливою болью
за лесом дымился закат.
И брёл, спотыкаясь, по полю
воскресший из мёртвых солдат.

[B]* * *[/B]

Вокзалы, вокзалы, вокзалы…
Дорожный приглушенный гвалт.
Карболкой пропахшие залы
и серый перронный асфальт.

И пусть я давно уж не езжу,
осёдлою жизнью живу,
но снова – как прежде,
я к вашим причалам хожу.

Вокзалы, вокзалы, вокзалы…
Придут и уйдут поезда.
Вы, если б могли, рассказали
про то, что видали т о г д а.
Оркестр играл на перроне,
на фронт провожая солдат,
и было нас в каждом вагоне
по сорок военных ребят.
И нм картузами махали
с откосов крутых пацаны,
и девушки вслед нам кричали,
чтоб мы возвращались с войны.
Но смерть пощадила немногих.
Вернулись – кому повезло…

Дороги, дороги, дороги –
и радость и страшное зло.

[B]МЕМУАРЫ[/B]

Солдат
никогда не станет писать о том,
как воевали генералы:
он этого не знает.

А генералы
любят писать о том,
как воевал солдат,
хотя знают они о солдате
не больше, чем тот о генералах.

Каждому – своё.

[B]СЛАВНЫЙ МАЛЬЧИК[/B]

В детстве лазил по деревьям и по крышам, –
               мать ругала: «Разобьёшься!»
На ходу с трамваев прыгал, не боялся, –
               «Выпорю!» –  грозил отец.
В расшибалку и пристеночек играл –
               участковый приходил.
Подерёшься с пацанами ненароком, –
               «Хулиган!» –  кричат соседки.
Из рогатки мух стреляешь, –
               «Вот бандит растёт, ей-богу!»
И когда устанешь разве от такого воспитанья –
и не лазишь по ям,
       и не прыгаешь с трамваев, в расшибалку
не играешь, ям не роешь, не дерёшься,
                       и рогатка надоела, –
и родители, и в школе,
           и соседки с участковым говорили:
«Славный мальчик!» –  и вздыхали облегчённо.

А на фронте если лазил по деревьям и по крышам, –
                       говорили: «Он умеет!»
С танков на ходу как кошка прыгал, –
                   «Молодец!» –  хвалил сержант.
Точно в цель швырял гранаты –
               благодарность от комроты получил.
Отрывал окопы ловко, –
           «Он работал на гражданке землекопом!»
В рукопашных не терялся, не плошал, –
                       помогал ребячий опыт.
огонь из миномёта без промашки, –
                   и медалью наградили «За отвагу!»
   А придёт какой, бывало,
                   с ним наплачешься на фронте:
   лазить, прыгать не умеет,
                   и гранаты-то боится, а не то что
   рукопашной, и окопа не отроет,
                   и стреляет чёрт-те как, –
   и солдаты, и сержанты, и комроты с замполитом
                               говорили:
«Кто воспитывал такого?» –  и ругались огорчённо.

[B]ПРОТИВОТАНКОВАЯ ГРАНАТА[/B]

Стоял – ссутулившись горбато.
Молчал – к груди прижав гранату…

И навсегда избавился от плена:
исчез в дыму по самые колена.
И в сторону упали две ноги –
как два полена.

[B]ЛЕЙТЕНАНТ[/B]

   Мы –  драпали. А сзади лейтенант
бежал и плакал от бессилия и гнева.
И оловянным пугачом наган
семь раз отхлопал в сумрачное небо.

   А после, как сгустилась темнота
и взвод оплошность смелостью исправил,
спросили мы: –  Товарищ лейтенант,
а почему по нас вы не стреляли?..

   Он помолчал, ссутулившись устало.
И, словно память трудную листая,
ответил нам не по уставу:
–  Простите, но в своих я не стреляю…

Его убило пару дней спустя.

[QUOTE]стрелокъ пишет:
Tar, дружище, а есть какая-нибудь возможность где-то купить книгу "Окопные стихи"?
[/QUOTE][B]стрелокъ[/B], к сожалению, нет. Первые две книги вышли тиражом 10 тыс. экз., вторая - 20 тыс. экз.. Сам хотел приобрести её. Ходил по букинистическим магазинам, блошиному рынку, но всё безрезультатно. Потом понял, что всё это бесполезно: что такое 40000 книг для такой огромной страны - это даже не капля, а росинка.

[B]ФЛОТСКИЕ[/B]
                           «Шварцентойфельн» -- чёрные чер-
                       ти, так называли гитлеровцы нашу мор-
                       скую пехоту.

Ты когда-нибудь видел, как ходят в атаку матросы?..
Это жуткое зрелище, дыбом встают волоса:
хлынут молча, без выстрелов, чёрные цепи с откоса –
и от топота ног фронтовая замрёт полоса.

В бескозырках, без касок, в распахнутых настежь
                       бушлатах,
с якорями на бляхах затянутых флотских ремней
и в фланелевках синих, в тельняшках своих полосатых
они, видно, и вправду похожи на сказочных лютых чертей.

Надо нервы стальные, чтобы выдержать эту лавину:
ведь матрос не заляжет, покамест матрос он живой.
И сутулят у «геверов» пулемётчики взмокшие спины,
и наводчику спазмами сводит бурчащий от страха живот.

-- Шварцентойфельн! Матрозен!..-- летит по фашистской
траншее.
А навстречу уже хлещет с ходу: -- Полундра! Даёшь!..--
Набухают от крика матросские жилы на шеях,
и от их автоматов теперь никуда не уйдёшь.

Ствол глядит прямо в душу карающим пристальным
                       взглядом.
Час твой пробил, захватчик, дрожи не дрожи.
Ведь матросы, когда погибают, не просят пощады –
ну и ты от матросов пощады не жди!..

[B]* * *[/B]

Они бегут без выстрела и крика.
У нас в траншее тоже стало тихо.
И видно только на поле открытом,
как под ногами мечется гречиха.

Не пьяные, но под хмельком солдаты…
И – рукава по локти закатав,
молчащие до срока автоматы
привычно держат возле живота.
За голенища сунуты гранаты,
чтобы сподручней было вынимать…

-- Ну до чего ж нахальны эти гады!
Мы их сейчас научим воевать…--
И, докурив до пальцев самокрутку,
сержант – окурок, плюнув, загасил.

Потом, в теченье многих суток,
к нам трупный запах ветер доносил.

[B]* * *[/B]

Я солдат. И когда я могу не стрелять – не стреляю.
Я винтовочный ствол дулом вниз опускаю.

Ведь на фронте бывает, от крови шалеешь –
и себя не жалеешь, и врага не жалеешь.

И настолько уже воевать привыкаешь,
что порой и не нужно, а всё же стреляешь…

Да, солдат убивает. Так ведётся от века.
Только поберегись – и в себе не убей человека.

[B]СХВАТКА[/B]

Не драка это, нет! А схватка на ножах.
Бой – с применением холодного оружия.
Ссутулившись, ты ходишь полукружием
вокруг него, а он – вокруг тебя,
не отступая ни на шаг
и руки, точно клещи, разведя,
одну – с ножом, другую – для защиты.

И дышите, как звери, тяжело,
прицеливаясь намертво друг к другу,
выбрасывая согнутую руку,
чтоб отвести удар – и, пошатнувшись ложно,
бить самому, -- и коль не повезло,
лицом уткнуться в пыльный подорожник…
Дай бог, чтоб это был не ты!

[B]СЕРЖАНТ[/B]

   Отбомбившись, «юнкерсы» ушли…
Выложили, сволочи, всю норму!
Комья развороченной земли –
словно после яростного шторма.
Чёрные глубокие воронки
сизым кучерявятся дымком,
и звенит, как эхо, в перепонках
вой фугасок тонким комаром.
Пахнет отработанной взрывчаткой,
свежей кровью и сырой землёй, --
и на лицах, бледных и немых,
отпечаток тяжести немой.

   Мы сидим – очухаться не можем.
По щекам размазывая грязь.
Все кишки спеклись от мелкой дрожи.
Лечь бы – и лежать не шевелясь,
и не двигать ни рукой, ни шеей,
пусть война чуть-чуть повременит…

Но сержант бежит уж по траншее
и охрипшим голосом кричит:
-- Приготовиться к отражению танковой атаки!

   И тогда встаём мы через силу.
И, гранаты в нишах отыскав,
видим, как в притихшую низину
выползают танки из леска.

Вьётся за стальными черепахами
пыль столбом, бензиновая вонь, --
по траншее, бомбами испаханной,
открывают пушечный огонь.

   И опять заваривают кашу.
Пыль, и дым, и гарь – не продохнуть!
Нутряной, туберкулёзный кашель
прямо выворачивает грудь.
Голову раскалывает грохот,
мысли рвёт снарядный свист и вой,
и уже мы понимаем плохо,
что творится на передовой…

А сержант ныряет по ячейкам –
раненую ногу волочит –
и, погон сминая чей-то,
в уши жарко дышит и хрипит:
-- Вы что тут – заснули, мать вашу? Гранаты к бою!

[B]* * *[/B]

Мы устали так страшно, что нам уже безразлично.
Лишь затихнет стрельба – где стоим, там и валимся
                           замертво.
И в траншею вползает с тротиловым дымом безмолвие.

И средь этой – скорее могильной, чем сонной – тиши
бродит, еле держась на ногах, добровольный дежурный –
сержант, -- может быть, больше всех и измученный.

Он не то что присесть – он боится замедлить шаги,
чтоб цигарку скрутить… Потому что замедлит – уснёт;
потому что теперь, даже если начнётся опять канонада,

не проснётся никто. Надо будет будить,
надо будет хлестать по щекам и над ухом стрелять, --
а иначе фашисты, дойдя до траншеи, повырежут сонных.

[B]НЕПРИМИРИМОСТЬ[/B]

В патронник загоню патрон.
Затвор поставлю на предохранитель.
Готово для похорон, --
давайте, что ли, подходите.

Берите…
Но запомните одно:
ох, дорого вам это обойдётся! –
коль скоро мне греметь на дно,
то вам меня сопровождать придётся.
Я жизнь свою задаром не отдам.
Умоюсь я – и вас умою кровью.
Мы смерть разделим пополам,
и вашу долю – вам я приготовлю.
И то, что это не болтовня,
вы сами в этом скоро убедитесь,
и прежде чем приняться за меня –
вы за себя сначала помолитесь.
Пускай глаза мне выклюют вороны
и белый свет я больше не увижу, --
до самого последнего патрона
не принимаю вас
и ненавижу…

Я кончил.
Ровен сердца стук.
И отжимаю я предохранитель.
Ну, что вы заскучали вдруг?
Давайте, суки, подходите!..

[B]* * *[/B]

Мы могли отойти: командиров там не было.
Мы могли отойти: было много врагов.
Мы могли отойти: было нас всего четверо.
Мы могли отойти – и никто б нас не стал упрекать.

Мы могли отойти, но остались в окопах навеки.
Мы могли отойти, но теперь наши трупы лежат.
Мы могли отойти, но теперь наши матери плачут.
Мы могли отойти – только мы не смогли отойти:

за спиною Россия была…

[B]ads[/B], привет, дружище!
Да, повезло, а ведь мог фанеру подпортить.  :D
У нас был похожий товарищ подполковник Белаш, замкомполка (я о нём уже когда-то писал). Имел фигуру штангиста и соответствующие руки, силища в которых была неимоверная. Так вот он терпеть ненавидел "дедушек" в ушитых хэбчиках  :evil:  . При виде такого, подзывал к себе и расшивал модные "лосины" одним движением. Боец оставался в лохмотьях. Потом шёл в роту, брал у старшины старую-старую подменку, отличавшуюся от кителя колером, в которой ходил до неизбежно надвигавшегося близкого дембеля, как лабух  :blink:  .

[B]blast62[/B], спасибо за весёлые истории! Всё класс! Посмеялся не без удовольствия!
Жаль, что вновь прибывшие из молодых на форуме не участвуют в теме. Сам я уже иссяк, ничего не могу вспомнить из армейских веселух (хотя не исключаю, что может быть, вспомню).
Молодёжь! Включайтесь в тему! Неужели в вашей службе не было ничего весёлого?! Парни, рассказывайте, не стесняйтесь!

[B]blast62[/B], приветствую! Хорошее начинание! Неплохо было бы, чтобы возродилась снова эта классная тема "ВПЕЧАТЛЮШКИ". :D